Зэк
Шрифт:
– Что ты, Пивовар? – спросил Волк. Он сидел рядом и видел, как изменилось лицо Ивана.
– Дом мой там, – пробормотал Иван, отворачиваясь.
– А-а, – произнес Волк, – понятно.
Таранов сидел посреди прогулочного дворика, и ноздри его вздрагивали от сумасшедшего запаха весны… орали вороны. А солнце заполняло полмира, полнеба.
Подошел Волк, встал рядом.
– Заскучал, Ванька? – спросил он. Иван не ответил. Волк сунул в рот сигарету… помолчал и сказал:
– Совсем воля рядом, но…
– Убегу, – пробормотал Таранов. – Гнить здесь не буду – убегу.
Волк посмотрел на него очень внимательно, щелкнул зажигалкой и, ничего не сказав, отошел в сторону.
Разговор о побеге завел Волк. Как бы между делом.
– Эх, – сказал он, – воля-волюшка. Задолбался я тут сидеть. Там, на воле-то, сейчас такие бабки можно делать! А я тут… как лох последний… рванем на волю, Пивовар?
Сказал и рассмеялся. Иван тоже хохотнул и ответил: – Мне, Роман, терять нечего. Меньше чирика не дадут. Отсюда не рвануть, пожалуй, а с зоны… с зоны – поглядим.
Поговорили и «забыли». До следующего раза.
Таранов ждал информации от Лидера. Она изредка поступала через Пятакова. Коротенькие записочки не содержали ничего путного: жди, готовим операцию… Иван все сильнее чувствовал разочарование. Исподволь складывалось ощущение, что его предали.
Опер Пятаков гнал информацию в обе стороны: Ивану он носил записки, попутчику Ивана передавал кассеты с записью бесед с Тарановым. Кассеты переправлялись в Санкт-Петербург, где их прослушивал психолог. В отчетах Лидеру психолог отмечал, что, по его мнению, у Африканца отмечаются признаки усталости и разочарования. До критического уровня Африканец еще не дошел, но…
Прошел март, начался апрель. Оттепели перемежались заморозками, таяли сугробы, падали сосульки. Капель звенела, орали коты от любовной истомы, и яростно чирикали опьяненные весной воробьи… В зарешеченном мире тюрьмы это присутствовало в виде отголосков, только усиливающих тоску.
В пятницу шестого апреля, вечером, Волк подсел к Ивану. Иван играл с Одесситом в шахматы и как всегда проигрывал.
– Сходи, Одесса, погуляй, – приказал Волк, и Одессит послушно исчез. Напомнил Таранову, что тот проиграл ему четыре сигареты, и отвалил. Одессит был некурящим, но сигареты в тюрьме – валюта. В некоторых случаях более ценная, чем деньги.
– На рывок пойдешь? – в лоб спросил Волк. Таранов усмехнулся и ответил:
– Завтра или прямо сейчас?
– Я без балды говорю. Есть вариант, Пивовар.
– Слушай, Рома, первое апреля-то прошло.
– Пойдешь или нет? – произнес Волк, и Иван понял, что он говорит совершенно серьезно.
Ночью сидели на шконке Волка, и Волк шептал на ухо:
– Мне на волю вот как надо, – он провел ладонью по горлу. – Без меня дело стоит на лимон зеленью. Да не на один лимон… Братва на воле всякие ходы искала – бабки закинуть кому надо пробовали. Но не берут менты лавэшки, обоссавшись… В общем, слушай: долго искали, но нашли одного чувачка из обслуги. Он может отключить освещение…
– И что? – спросил Иван, перебивая.
– Ты слушай! Он отключит к чертовой матери освещение, во дворе будет оставлена лестница… В темноте запросто перекинуться через стену. А там встретят. Нам главное – из корпуса выбраться.
Иван молчал. Волк облизнул сухие губы, спросил:
– Ну, чего молчишь-то, Пивовар?
– Ты что же думаешь – у них нет аварийного освещения периметра?
– Есть, конечно. Но щит аварийного будет поставлен на ремонт. Чувачку такие бабки заряжают, что караул! Дочка у него больная – ей лечение нужно в Австрии, у нас не лечат. Понял?
– Понял, – ответил Таранов, – понял… А как из корпуса вырваться?
Волк сделал глоток остывшего чая, затянулся сигаретой.
– Суки! Суки! – заорал во сне грабитель Кузя из Иванова.
Волк пощипал себя за ус, ответил тихо:
– Не знаю. Надо как-то решать самим, Пивовар.
Таранов понял, что Волку он нужен именно для того, чтобы решить именно этот вопрос.
– Будем думать, – произнес Иван. – Давай-ка спать, Рома. Утро вечера мудренее.
Легли спать… но разве тут уснешь?
Уже наутро Волк открестился от своих слов. Похохатывая, он сказал, что, мол, вчера обкурился… и того… чифирек… чего нес, не помню.
– Бывает, – согласился Иван. – Я и сам не помню ничего. Начисто память отшибло.
Оба лгали, оба понимали, что ложь очевидна… Таранов знал, что к этому разговору Волк еще вернется. Не сегодня, так завтра. Не завтра, так послезавтра, не послезавтра, так через неделю… В действительности разговор произошел уже на следующую ночь.
– Слышь, Пивовар, – прошептал Волк, – ты, братан, не подумай, что я тебе не доверяю. Но дело-то стремное. Спалимся – сроку добавят. А то и застрелят на хер в запретке. Меня с воли спрашивают: а что, мол, за человек этот Пивовар? А мне ответить-то нечего… Ты вот Колобка завалил. А что-почему – никто не знает. Что мне на волю передать?
– Передай, что это их не касается, – зло ответил Иван. Он знал, что этот вопрос рано или поздно возникнет.
Еще в Санкт-Петербурге вместе с Лидером они рассматривали эту ситуацию и анализировали варианты легенды. Сошлись на том, что лучше всего отвечать дерзко и независимо.
– Да ладно, не хочешь – не отвечай. Я и так за тебя подписку дал. Мне поверят… ну, что решим?
– А ничего не решим мы с тобой, Рома.
– Как так? – опешил Волк. – Ты же сам про рывок-то говорил.
Таранов сверкнул глазами, сказал, передразнивая Волка:
– Дело-то стремное. Спалимся – сроку добавят. Или завалят на запретке… Я тоже себе вопрос задаю: а что за человек этот Волк? Чего ему на рывок идти, если сроку по максимуму ему года три светит? А, Рома? Что ответишь?
– Мне надо, – произнес Волк. – Мне позарез надо.