Зекамерон

В оформлении книги использованы рисунки Максима Знака, сделанные в камере предварительного заключения

От самого сердца с благодарностью:

Моей маме и маме моей мамы, которые настолько верили в меня, что у меня вдруг вышло стать собой.

Моему дедушке, который

научил, что если делать – то по-большому; и дедушке, который вернулся, стал папой папы и научил меня играть в шахматы.

Моему папе, который вынужден нянчиться со мной повторно.

Моей сестре, ставшей моим голосом, более ярким, талантливым и искренним, чем мой собственный.

Моему сыну Алесю, который вынужден подменить меня в процессе своего воспитания,

И конечно, моей жене Надежде, моему Защитнику, которая когда-то не отказала в ЗАГСе, которой я слишком мало помогал, и которая в суде сражалась за меня так, что я впервые от счастья расплакался.

Эти бусинки эмоций, мгновения смысла в сплошной безнадежной серости, эти отголоски пусть грустных, но улыбок – конечно, для вас.

Он пришел с этапа и ушел в этап. Так все приходят и уходят. У него за спиной было девятнадцать весен, а впереди могло ждать восемь зим. Немало, но так было у многих. А еще он попал сюда незаслуженно – как все, как всегда.

Он еще не устал рассказывать о том, как несправедлив мир, о том, что все это – одна система, о том, как бессмысленно рассчитывать на оправдание. И, что удивительно, нашлись слушатели, которые сочувственно кивали, а иногда вставляли и свои такие же, тысячу раз рассказанные истории. Наверное, это успокаивало.

– На суде на что рассчитывать? Сколько запросит, столько и дадут, кто будет разбираться?

– Да не, почти всегда снижают, не гони.

– Может, и снижают, но несильно. Главное – не оправдают! Даже слушать не будут.

– Слушать не будут, но не будут и слышать. И не оправдают, конечно.

И тут он сказал что-то необычное:

– Но ничего! Я буду в международный суд подавать!

– В какой?

– У меня записано…

– Так скажи, в какой? Просто я юрист, мне казалось, что мы ничего не ратифицировали.

– Я так не помню. Мне строгач на этапе записывал, в какой суд обращаться. Сказал, что там решают. Пробовали – работает.

– Может, Гаага? Но мы не подписали… Или Страсбург? Хотя там тоже нет.

– Не, не эти. Там другое было.

– Ну, глянь. Может, и я напишу, раз верняк.

Он полез в кешер, долго там копался, перекладывая все, пока не нашел где-то в недрах обрывок бумаги. Между строками обвинения размашистым и корявым почерком были написаны два слова – суд, куда ему посоветовали обратиться: «Суд Линча».

Он пришел с допроса с таким лицом, что краше в гроб кладут.

– Че, еще эпизодов подкинули? Или челюсть перебили?

– Да не. Зуб болит. Разболелся и болит.

Это действительно было серьезно.

– Тут можно к зубному записаться?

– Можно-то можно, но ты подумай хорошо – может, лучше так?

– А что такое?

– Сам не был, но рассказывали, что им запрещено лечить – только рвут.

– Да бред это, – вступил в разговор еще один. – Лечат, хотя рвут чаще. Правда, когда лечат – не обезболивают.

– А нельзя деньги за заморозку взять?

Вопрос был серьезный, но все посмеялись.

– Нет, конечно.

– Попробуй лучше сам полечи. Сало есть, чеснок тоже.

– Анальгин, кстати, там в баре есть.

– Анальгин – это баловство. Не лечит, а просто боль снимает. Возьми лучше сало, положи на тот зуб. И подержи. Кому копченое помогает, кому такое.

– Сало – ерунда. Лучше чеснок. Берешь зубчик, чистишь и кладешь: если слева болит, то на правое запястье, а если справа зуб – то на левое. Только сильно долго не держи, сожжешь вену.

– А мы чеснока ножку палили и дышали для зуба.

– Корочку хлеба, может?

– Нет, хлеб от простуды. Для зуба – ножка чеснока.

– Я в ЛТП когда был, сахаром лечили. На ложку – несколько кусочков сахара, он горит – ты дышишь.

– И что? Перестает болеть?

– Просто крошится больной зуб и все другие, если больные есть. Только корни остаются, – советчик широко улыбнулся, показав оба зуба.

Всех выслушав, он начал лечить свой зуб соленым салом. Но потом выпил последнюю таблетку анальгина. На время это должно было помочь.

Похоже, он был из коммерсантов или даже, может, какой юрист. После знакомства в хате он разложил свои вещи и прилип к развешанным на стене бумажкам. Там были выписки из закона о содержании под стражей, из правил распорядка и даже одно фото – образец заправки кровати. Все давно уже воспринимают эти бумажки как элемент декора хаты: что-то вроде пятна на отсутствующих обоях. Но он стоял долго, изучал и иногда даже кивал в такт своим мыслям.

Изучив правила, он с гордым видом возлег на нару с книжкой. Его предупредили, что так делать нельзя. Что тут так не принято.