Зеленая брама
Шрифт:
Так я ничего и не угадал, но потом один из ветеранов, тамбовчанин, находящийся со мной в переписке, прислал вырезку из областной газеты, где напечатан Указ Президиума Верховного Совета СССР: Федор Мымриков награжден за трудовые успехи в десятой пятилетке орденом Дружбы народов.
Значит, мы обмывали награду, но Федя и его кровные друзья из сдержанности, присущей их натурам, ничего не сказали мне об этом, или Федя запретил им говорить, чтоб не прослыть нескромным.
И строитель Москвы Михаил Румянов, и медик Федор Мымриков, и инженер
А как заботливо и заинтересованно они относятся друг к другу! Как внимательно слушают Михаила, когда он рассказывает о недавней поездке во Францию и встречах с комбатантами! Как добродушно подшучивают над Федором, не знающим, куда девать свою энергию! С каким пониманием относятся к вдумчивому молчанию Евгения Серебрякова!
Я уехал от них последним поездом метро. Уже подметали мраморный пол станции. За окном набирающего скорость вагона промелькнули три фигуры с поднятыми как-то по-пионерски руками.
Это называлось в нашем детстве «под салютом».
Уполномочен Зеленой брамой
Оказавшись в отчаянном положении, зажатые в клещи вероломно напавшим противником, могли ли мы тогда, летом 1941 года, представить себе как бы все наоборот:
не они нас, а мы их окружаем...
не они нас, а мы их поставили на край катастрофы...
не они захватывают нас в плен, а мы заставляем их капитулировать...
Могли ли мы такое себе представить?
Конечно, могли! Повторяли, как заклинание: наше дело правое, победа будет за нами. Будет и на нашей улице праздник! Родина или смерть!
Беру на себя смелость утверждать не только от имени тех, кто продолжал жить, а значит, сражаться, но и от имени тысяч и тысяч погибших наших товарищей: мы были уверены, что одолеем врага, что наглые и самодовольные пришельцы еще проклянут тот час, когда доверились банде фашистских политиканов, военных преступников, захвативших власть в Германии и обуреваемых бредовой и исторически безнадежной идеей мирового господства.
Мы были убеждены, что поменяемся с ними местами, но ни в коем случае — не ролями! Переполненные яростью, все равно не озвереем, останемся верны высшему званию человека и святым принципам своего небывалого общества.
И вот уже в декабре под Москвой немецко-фашистские войска потерпели крупное поражение, а через год с небольшим после Зеленой брамы они оказались в котле.
Дело было под Сталинградом...
Читатель поймет душевное состояние, мысли и чувства людей, выходивших с боями из окружения, пропавших без вести, побывавших в плену, испытавших на себе всю жестокость врага. Оставшиеся в живых участники боев в районе села Подвысокого, сражавшиеся теперь под Сталинградом, были как бы уполномочены Зеленой брамой
Недавно, работая в архиве, я сравнил две трофейные карты: на одной зафиксировано наступление немцев на
Киев в 1941 году, на другой — прорыв к Сталинграду летом 1942 года.
Гитлеровский генштаб со свойственной ему догматической самоуверенностью спланировал операцию по выходу к Волге в духе тех же общих шаблонных стратегических установок, как и прошлогодний прорыв к Днепру. Хотел повторить свой успех.
Если положить на кальку схему, покажется, что она скопирована.
Наносится удар, чтоб захватить большой город у реки, а на правом фланге окружаются две, а может быть, и три армии (6-я, 12-я и еще 18-я). Это сорок первый год...
В сорок втором впереди у них уже Волга, но и в донских степях они намереваются окружить и уничтожить две, а при удаче — и три советские армии.
Но в «котел» теперь попадут они. Как поведут себя они, оказавшись в окружении?
Вернувшись после второго ранения на свой Донской фронт, я стал свидетелем подготовки и осуществления одной из блестящих операций, вошедших в историю военного искусства.
Будут окружены немецкая 6-я армия и часть 4-й танковой. Шестая! Для меня это было важно — я из нашей погибшей шестой...
19 ноября 1942 года северо- и юго-западнее Сталинграда началось наше решительное наступление, и вскоре замкнулось кольцо вокруг армии Паулюса. (В мирные времена 19 ноября утвердилось торжественной датой — Днем артиллерии, а теперь праздником в честь ракетных войск и артиллерии.)
Хорошо помню сырой мороз того утра, туманную дымку. Траектории реактивных снарядов казались багровыми.
Час двадцать молотила наша артиллерия, а потом в направлении, указанном стрелами возмездия, устремились танки и пехота.
Может быть, операция была рискованной, но расчет точен: через 100 часов боя 330 тысяч солдат и офицеров противника очутились в «сталинградском котле».
Признаюсь, такую радость на войне я испытывал лишь дважды: в ноябре сорок второго в междуречье Дона и Волги и в мае сорок пятого на улицах поверженного Берлина.
В те ноябрьские дни я находился в 91-й танковой бригаде, которой командовал беззаветный храбрец, богатырь с виду подполковник Иван Игнатьевич Якубовский.
(Будущий маршал, дважды Герой Советского Союза и Главнокомандующий войсками Варшавского Договора).
В первые же часы боя танки бригады врезались в боевые порядки противника. В станице Перекопской были захвачены немецкие пехотинцы. Чтобы поглядеть на них, я поспешил к разведчикам. И вот уже мой спутник, фотокорреспондент фронтовой газеты, снимает групповой портрет завоевателей.
Настоящая зима только подступает, но у некоторых из них уже заметны на щеках пятна — явное обморожение. Шинели тонкие, обувь кожаная, у офицеров дополнительно — соломенные неуклюжие чуни, попытка хоть как-то утеплить ноги.