Зеленая лампа (сборник)
Шрифт:
Конечно, у нас нет Ясной Поляны, но зато есть арендованная у Литфонда дача в три комнаты. И как хорошо, что наша комната наверху! Пусть в ней только десять метров и скошены потолки, но зато она совсем такая, о какой мечтали мы в ту далекую первую ночь сорок второго года, когда у нас ничего не было – ни кола, ни двора, ни воспоминаний. И деревья за окнами такие, какими мы вымечтали их: красноватые весной, зеленые летом, голубые зимой. Просыпаясь утром, мы спрашиваем друг друга:
– А может, тогда, ночью, нам показали именно эту комнату?
– Вручили ордер, – смеется Юрий Николаевич, –
Десять лет. А нам кажется, что всё это произошло вчера. Каждый вечер засыпаем мы, влюбленные друг в друга, и, просыпаясь, радуемся, что впереди целый длинный день, который можно провести вместе. Это была та полнота и острота счастья, которую ощущаешь ежеминутно и только порою, словно опоминаясь, спрашиваешь себя: да может ли такое быть? И не знаешь, кому говорить спасибо за то, что с тобой происходит.
Только вот со здоровьем у Юрия Николаевича не ладилось. Работа над трилогией забирала все силы. Бывали периоды, когда он усталый, измученный поисками и неудачами, заболевал и по несколько дней не подходил к письменному столу. Прочитав повесть Хемингуэя «Старик и море», он сказал мне:
– Старик – это я, а рыба – мой роман, который я тяну, тяну. Хватит ли сил?
Бывали счастливые периоды, он писал целыми днями. К вечеру вставал из-за стола разбитый и усталый. А утром, в шесть часов, открыв глаза, я уже снова видела его, склонившегося над рукописью.
…Был теплый, солнечный, летний день. Воскресенье. Юрий Николаевич как обычно с шести утра работал, и когда около часу я зашла к нему в комнату, чтобы позвать погулять перед обедом, он с неудовольствием взглянул на меня.
– Хорошо работается, не хочется отрываться.
Увлеченный работой, он не замечал усталости, но теперь, едва оторвавшись, сразу почувствовал ее.
– Спина болит, – сказал он, усмехаясь и поднимаясь с кресла. – И ноги затекли.
Мы вышли за калитку. Пройдя несколько шагов, столкнулись с группой молодых людей и девушек. Они шли по дороге, громко разговаривая, видимо, приехали из Москвы, чтобы провести за городом воскресный день. Девушка в пестром крепдешиновом платье назидательно говорила своим спутникам:
– Видите, какие дворцы понастроили! Недавно я в Ясной Поляне побывала, там дом куда скромнее. Эти живут получше графа, а что пишут?
Я взглянула на Юрия Николаевича. Он побледнел от обиды, на лице его выступили боль и смущение.
Конечно, Льва Толстого среди переделкинских жителей нет, но его нет и на всем земном шаре. Ленин сказал про Толстого, «что это шаг вперед в художественном развитии человечества». Сколько их было, таких шагов? Гомер – Шекспир – Толстой? Но разве смогли бы появиться эти гении, если бы ежедневно и ежечасно не трудились скромные рядовые армии Искусства, преданные, честные и бескорыстные?
Так было обидно слушать рассуждения незнакомой женщины, что не успел Юрий Николаевич остановить меня, как я подошла к гуляющим и попросила их пройти в дом. Они были удивлены, однако послушно последовали за мной. Я показала им две маленькие комнаты внизу, где располагались пятеро детей, бабушка и няня и в одной из которых была столовая. Потом мы прошли наверх, в комнату, служившую одновременно кабинетом и спальней. Наши неожиданные гости с невольным уважением рассматривали большой письменный стол, заваленный рукописями, длинный вдоль стены стеллаж, где разложены папки с материалами. Я показала им полку с книгами, написанными Юрием Николаевичем, я рассказала им… Впрочем, не буду повторять, что говорила этим незнакомым людям в горячке обиды. Но, уходя, один из них сказал смущенно, почесывая затылок:
– Вы, товарищ Либединский, не сердитесь! Это она так, для красного словца. Образованность свою показать хотела. – И он кивнул в сторону девушки, которая с таким жаром утверждала, что многокомнатный дом в Ясной Поляне куда скромнее сборных переделкинских домиков.
Я не собираюсь давать художественную оценку произведений Либединского. Я люблю его, люблю его работу, люблю его книги. А любовь – необъективный советчик. Но я была многолетним свидетелем, как напряженно, в буквальном смысле слова не щадя себя, он работал. Такой труд не может не вызывать уважения. Последние романы Юрия Николаевича «Зарево» и «Утро советов» мне приходилось перепечатывать по двенадцать – четырнадцать раз. Когда рукопись попадала ко мне после очередной правки, на ней не было живого места.
И все-таки Юрий Николаевич никогда не был доволен последним вариантом. Когда трилогия была закончена и вышла из печати, он сказал мне:
– Я чувствую, что книги мои во многом несовершенны. Но сейчас не могу ничего сделать. Они должны несколько лет полежать. Ты приготовишь мне расклейку всех трех томов, и я буду безжалостно резать и сокращать их. В общем, отредактирую.
А редактор он был превосходный. Есть много писателей, которые навсегда с благодарностью запомнили, как Юрий Николаевич работал с ними над их первыми книгами. Так работал он с Александром Фадеевым над его первой повестью «Разлив», и в одной из своих последних статей Фадеев написал, что его первая повесть попала «в добрые руки Либединского».
Так в свое время помог Юрию Крымову, и тот не раз с благодарностью вспоминал об этом в своих письмах. Так помогал он многим писателям – и русским, и пишущим на языках братских народов.
24
Когда она подкралась, эта сердечная болезнь? Ведь врачи твердили одно: «Что-что, а сердце у вас здоровое, можете хоть в летчики идти». Так мы и жили в этой счастливой уверенности.
1955 год. Весной мы уехали в Коктебель. Красные, легко облетающие маки, неповторимые коктебельские закаты и восходы, густое ночное небо, пестрые камешки. Мы совершали далекие прогулки. Юрий Николаевич ходил по горам хорошим легким шагом.
В июле 1955 года закончен, сдан в издательство последний роман трилогии. Мы уезжаем с друзьями – Кавериными, Атаровыми, Маргаритой Алигер – в большое автомобильное путешествие по Прибалтике. Цветущие липы на вымощенных плитами улицах Витебска, белый Святогорский монастырь и маленькая белая луна над могилой Пушкина, тихая Сороть и заветная дорога в Тригорское… Древние храмы Пскова и узкие улочки старой Риги, развалины Калининграда, Вильнюс. Переулки, по которым бродил Мицкевич. Новый, отстроенный после войны Минск.