Зеленая лампа (сборник)
Шрифт:
Больше всего на свете Самед Вургун любил свой Азербайджан – это был источник его творчества, его вдохновения.
Я весь твой, я навек в сыновья тебе дан,
Азербайджан, Азербайджан!
Азербайджан платил ему такой же любовью. Я не знаю другого поэта, который при жизни пользовался бы таким беспрекословным авторитетом, как Самед Вургун на родине. Его имя звучало, как пароль, его стихи знали наизусть взрослые и дети.
Когда стало известно, что Самед смертельно болен, к Юрию Николаевичу пришли его друзья – азербайджанские писатели Сулейман Рустам и Сулейман Рагимов. Мы долго и горестно советовались о том, что сделать, чтобы совершить чудо и спасти его. И тогда Сулейман Рагимов сказал:
– Если бы от этой болезни можно было откупиться, азербайджанский народ за один день собрал бы
Летом 1962 года я приехала с дочкой в Баку. Мысль о том, что Самеда нет, омрачала радость встречи с любимым городом. Проходя по бакинским улицам, мы на одной из площадей увидели большой мраморный памятник. Самед Вургун приветствовал нас – скульптору удалось передать в камне его задумчивую и веселую улыбку, взгляд философа и охотника.
В такси я сказала шоферу:
– На могилу Самеда Вургуна.
Молча, ни о чем не спрашивая, он повез нас всё вверх и вверх, на аллею почетных захоронений, расположенную на горе над городом.
Был серый прохладный день, дул норд, громыхая железными листьями старых венков. Мы покрыли могилу Самеда красными живыми гвоздиками. А внизу шумел, строился, дышал полной грудью огромный и прекрасный город Баку, город Ахундова и Ахвердова, город Самеда Вургуна.
13
Главное в жизни – ничему не удивляться. Летом 1947 года к нам в комнату вошли два человека.
– Созрыко Бритаев. Ответственный секретарь Нартского комитета, – отрекомендовался один из них.
Нарты – сказочное племя богатырей, которые жили на земле в незапамятные времена. Они сражались со страшными чудовищами, крылатыми семиглавыми драконами, одноглазыми людоедами. У нартов свои обычаи, свой общественный строй, на наш современный взгляд, порою очень странный. Поэтому появление в нашем новом, отстроенном после войны доме представителя нартов, да еще «ответственного секретаря Нартского комитета», не могло не повергнуть нас в изумление. Да и внешне мало походил на богатыря этот скромный худощавый человек с гладко выбритой головой, в легком парусиновом костюме, с университетским значком в петлице. Пожалуй, нарта больше напоминал его спутник – молодой, стройный, широкоплечий и большелобый, с копной черных вьющихся волос. Но внешность обманчива. Должность, которую занимал этот человек, оказалась весьма современной.
– Директор Северо-Осетинского республиканского издательства, писатель Тотырбек Джатиев, – отрекомендовался спутник секретаря Нартского комитета.
Вскоре всё разъяснилось.
Нарты – устный эпос народов Северного Кавказа. Отдельные записи нартских сказаний переводились в Осетии еще до революции. Но только в последние годы их собрали воедино, изучили и систематизировали.
Для этого в столице Северной Осетии, городе Владикавказе, который не раз менял свое название, то носил имя Серго Орджоникидзе, потом звался по-осетински – Дзауджикау, был создан Республиканский Нартский комитет. Старики-сказители, хранившие в памяти переданные от дедов и прадедов народные предания, пропели их перед осетинскими поэтами и учеными. Песни были записаны и сведены вместе, непонятные места растолкованы. Юрию Николаевичу предлагалось перевести на русский язык прозаический вариант эпоса.
Предстояла большая и трудная работа.
– А не отправиться ли нам на родину нартов, в Осетию, всем семейством? – сказал Юрий Николаевич, проводив неожиданных гостей. – Для того чтобы перевод получился хорошим, мне необходимо изучить быт и природу Осетии, посмотреть, как живет осетинский народ, окунуться в стихию осетинской речи. Короче, почувствовать себя в эпосе как дома. Да и для моей основной работы, продолжения книги «Горы и люди», наверное, найдутся там интересные материалы. Заберем-ка мы ребят, бабушку и махнем в Осетию!
– Но ведь это сложно и дорого! – попыталась я проявить благоразумие.
Юрий Николаевич посмотрел на меня с укоризной и удивлением.
– Что-то я тебя не узнаю! Какие сложности? Сядем в вагон и через два дня выйдем в городе Дзауджикау. Мне будет причитаться гонорар за перевод эпоса, вот мы его и истратим на то, чтобы прожить в Осетии несколько месяцев и закончить работу. А когда вернемся в Москву, неужели не заработаем на жизнь?
– Прекрасно! – Конечно, мне очень хотелось, чтобы путешествие наше осуществилось.
– Я вспоминаю забавный случай, – продолжал Юрий Николаевич. – В двадцатом году преподавал я на высших военных курсах в Екатеринбурге. Как-то вечером сидели мы с курсантами на лавочке возле ворот. Была весна, в воздухе что-то лихорадочное. Мы тогда были очень молоды, всё нам казалось веселым и легким. Шутили, смеялись… Вдруг подходит цыганка и предлагает погадать. Я из озорства протянул ей руку. Она посмотрела и сказала: «Вот что, красавец, хорошая у тебя будет жизнь. А денег у тебя всегда будет много и никогда их не будет…» Если бы ты слышала, какой оглушительный хохот покрыл ее слова. Деньги! Мы были уверены, что не сегодня завтра произойдет мировая революция и деньги будут отменены на всем земном шаре. Однако представительница фараонова племени оказалась права. Всегда вроде бы много зарабатываю, а сбережений нет. Но не в этом счастье!.. Значит, едем?
У Юрия Николаевича в дневнике есть такая запись:
«20 июля 1947 года.
Живем на первом Реданте, это дачная местность в 4–5 километрах от Дзауджикау, справа от Военно-Грузинской дороги, которая здесь же, на наших глазах, входит в горы. Местность эта на плоскогорье, несколько поднятом над всей долиной Терека, холмистом, прорезанном сухими балками и оврагами и вплотную примыкающем к местным горам хребта, к первой цепи ее.
Вокруг дома – запущенный сад, старые яблони, груши и вишня, даже в самое жаркое время – здесь тень, в дожди не бывает сыро. С 14-го по 19-е был период неустроицы, вчера появился еще один стол для еды, еда ушла из нашей комнаты в соседнюю, появилась посуда.
Завтра должны начать работать над Нартами».Работал Юрий Николаевич над переводом осетинских нартских сказаний со страстью и вдохновением. Достаточно сказать, что двадцать пять печатных листов он перевел за два месяца. Но что это был за напряженный труд!
В девять часов утра, сразу после завтрака, он усаживал меня за печатную машинку и начинал передиктовывать подготовленный утром текст подстрочника. По ходу диктовки многое менял, проверял на слух ритмический строй фразы, переставлял слова внутри предложения. Не удовлетворенный тем или иным сравнением, определением, он тут же на ходу искал новое, более точное и выразительное. Иногда мы искали вместе.
Работали мы до двух часов, до обеда, почти без отдыха, разве что я не выдерживала и просила прервать диктовку, чтобы несколько минут полежать, – ныла спина.
Обедали мы на открытой галерее. Дом небольшой, две комнаты, удобств никаких, готовили на печке, наскоро сложенной из кирпичей, и даже хлеб пекли дома. Хлеб вкусно попахивал дымком, а в корочках попадались мелкие черные угольки, но зато он был такой теплый и мягкий, что когда его резали, то, казалось, дышал под ножом. К обеду возвращались дети – они ходили с бабушкой купаться на Терек. Разморенные жарой и купаньем, дети сонно слушали наши рассказы о нартских похождениях. А потом шли в сад и засыпали прямо в высокой и прохладной зеленой траве. Мы тоже бродили по саду, среди одичавших плодовых деревьев, подбирали мелкие и вязкие яблоки, высасывали из них терпкий и кислый сок. Почему-то во время этих прогулок мы всё время молчали, порою ложились на траву и смотрели, как дрожит в нагретом синем воздухе тяжелая листва. Так проходил час.
– Пора за работу! – говорил Юрий Николаевич.
И снова мы в причудливом мире нартских богатырей.
Но вот часовая стрелка ползет к шести – рабочий день закончен. Мы наскоро выпиваем чай. Старенькая калитка со скрипом захлопывается за нами. Мы идем по плоскогорью, на котором расположен наш дом, сидим на теплых от дневного зноя округлых камнях, смотрим, как спускается за горы солнце. Небо темнеет, а на горах всё еще лежат закатные отблески, у нартов закат называют солнцем мертвых. Но в эти часы мы не разрешаем себе говорить о нартах, надо отдохнуть. Мы говорим о чем угодно – о детстве и о Москве, о друзьях и о любви, о счастье и о будущем, только не о работе, только не о литературе.
Иногда мы спускаемся вниз и по вьющейся асфальтовой ленте Военно-Грузинской дороги уходим в глубь Дарьяльского ущелья. Дорога засасывает, и мы идем, пока не стемнеет, идем быстрым шагом – после целого дня, проведенного за письменным столом, это очень приятно. Дышится легко, горный воздух омывает легкие, и кажется, что можно так идти без конца. На попутной машине возвращаемся домой, и в одиннадцать часов все спит – и дом, и сад, и горы, и мы…