Зелёная миля
Шрифт:
Боль уже поутихла, так что ко мне вернулась способность соображать. Лучше всего, решил я, поехать на работу пораньше. Я хотел подъехать к шести, именно в этот час Мурс обычно появляется в своем кабинете. Он мог бы вернуть Брута Хоуэлла в блок Е, а я отправился бы к доктору.
Двадцать пять миль я проехал с двумя остановками: возникало нестерпимое желание помочиться. Оба раза я едва успевал свернуть на обочину и расстегнуть ширинку (к счастью, в такой час сельские дороги пустуют). Боль меня прихватывала, но не так сильно, как у поленницы, во всяком случае не сшибала с ног. Однако мне приходилось держаться за ручку дверцы моего маленького «форда», и меня прошибал пот. Я клял себя за то, что так долго тянул с визитом к врачу.
В тюрьму я въехал через южные ворота, поставил автомобиль на привычное место и сразу пошел к начальнику. Появился я в приемной в начале седьмого. Мисс Ханнах, естественно, отсутствовала (она не приходила раньше семи), но в кабинете Мурса горел свет, я видел это через матовое стекло. Я постучал и открыл дверь. Мурс вскинул голову, и брови его удивленно взлетели вверх. Он не ожидал увидеть меня в столь ранний час. Впрочем, и я немало удивился, впервые увидев его в таком состоянии: растрепанные, торчащие в разные стороны волосы, красные глаза, опухшие веки.
— Хол, извини, я зайду позже… — промямлил я.
— Нет. Пожалуйста, Пол, заходи. И закрой за собой дверь. Мне нужно с кем-то поговорить, нужно, как никогда в жизни. Заходи и закрой за собой дверь.
Я подчинился, начисто забыв о боли, которая разбудила меня и больше не давала покоя.
— Опухоль мозга, — продолжал Мурс. — Они сделали рентген. Остались очень довольны снимками. Один из них сказал мне, что лучших снимков не может сделать никто, они собираются опубликовать их в каком-то ведущем медицинском журнале в Новой Англии. Опухоль размером с лимон, сказали они, глубоко внутри, откуда вырезать ее невозможно. Они говорят, что она умрет до Рождества. Я ей еще ничего не сказал. Не знаю как. Не могу представить себе, как я буду без нее жить.
И он расплакался, куда там — разрыдался, повергнув меня в тихий ужас, пусть я и жалел его всем сердцем. Страшно, знаете ли, наблюдать, как человек, всегда державший себя в руках, полностью теряет контроль над собой. Я постоял у двери, потом подошел к нему и обнял за плечи. Он схватился за меня обеими руками, как утопающий за брошенный спасательный круг, и, по-прежнему рыдая, уткнулся мне в живот. Потом, совладав с нервами, Мурс извинился. Он не решался встретиться со мной взглядом, стыдясь, что позволил себе распуститься до такой степени. Не любят люди, когда их видят в таком состоянии. Могут даже возненавидеть того, кто стал невольным свидетелем столь открытого проявления чувств. Я, правда, подумал, что Мурс выше этого, и конечно, у меня отпало всякое желание заикаться о деле, ради которого я пришел к начальнику тюрьмы. А потому, покинув кабинет Мурса, я зашагал к блоку Е, а не к своему автомобилю. Аспирин, похоже, действовал, приглушив боль. Я решил, что уж день как-нибудь протяну, определю Уэртона в камеру, а во второй половине еще раз загляну к Мурсу и отпрошусь на завтра. Худшее, думал я, позади, даже не подозревая, что худшее еще и не начиналось.
Глава 11
Мы думали, он еще находится под действием лекарств, которые ему давали в ходе экспертизы, — говорил потом Дин. Не говорил — хрипел, а на его шее чернели синяки. Я видел, что говорить ему больно, даже хотел предложить перенести разговор на другой день, но иной раз еще больнее молчать. Я рассудил, что у нас тот самый случай, и оставил свои предложения при себе. — Мы все думали, что на него еще действуют лекарства, так ведь?
Гарри Тервиллигер кивнул. Как и Перси, сидящий в одиночестве чуть в стороне.
Зверюга глянул на меня, на мгновение наши взгляды встретились. Думали мы об одном и том же. Идешь вот по жизни, делаешь что положено, а потом одна ошибка — и все летит в тартарары. Они вот думали, что Уэртон находится под действием лекарств, вполне логичное предположение, но никто не удосужился спросить, давали ему лекарства или нет. И мне показалось, что я уловил в глазах Зверюги еще одну мысль: Гарри и Дин извлекут уроки из сегодняшней ошибки. Особенно Дин, который вполне мог отправиться домой покойником. А вот Перси — нет. Перси ничему не мог научиться. Его хватало лишь на то, чтобы сидеть в углу и дуться, потому что он в очередной раз оказался по уши в дерьме.
За Диким Биллом Уэртоном в Индианолу отправились семеро: Гарри, Дин, Перси, два надзирателя в кузове (фамилии их я забыл, но тогда знал наверняка) плюс еще двое в кабине. Ехали они на тюремной перевозке — грузовике фирмы «Форд» с обитым металлом кузовом и вроде бы пуленепробиваемыми стеклами. Это нечто среднее между молочным фургоном и броневиком.
Руководил группой Тервиллигер. Он передал соответствующие документы окружному шерифу (не Гомеру Крибу, а другому, ничем от него не отличающемуся народному избраннику), который, в свою очередь, вверил их заботам мистера Уильяма Уэртона, буяна extraordinaire, [22] как охарактеризовал бы его Делакруа. Тюремную униформу «Холодной горы» мы послали в больницу заранее, но шериф и его люди так и не удосужились переодеть Уэртона, оставив это на наших парней. Когда они поднялись в палату на втором этаже, Уэртон стоял у окна в пижамных штанах и шлепанцах. Это был костлявый блондин с узким прыщавым лицом. Сначала, правда, они увидели не лицо, а прыщавую спину и гриву длинных, спутанных волос, потому что Уэртон смотрел в окно и не повернулся на звук открываемой двери. Не менял он позы — так же стоял, ухватившись рукой за занавески и уставившись на больничный двор, — пока Гарри честил шерифа за то, что Уэртона не переодели до их приезда. На что окружной шериф прочитал ему целую лекцию (по-моему, так поступил бы на его месте любой чиновник), популярно объяснив, что входит в круг его обязанностей, а что — нет.
22
Исключительный, чрезвычайный (фр.).
Когда же Гарри надоело слушать шерифа (сомневаюсь, чтобы его терпения хватило надолго), он приказал Уэртону повернуться. Выглядел тот, рассказывал нам Дин, все так же хрипя, как и тысячи других осужденных преступников, которые попадали в «Холодную гору» из маленьких, Богом забытых городков. Злобные, не признающие авторитетов, привыкшие решать любую проблему ударом кулака. Прижатые к стене, некоторые из них праздновали труса, но в большинстве своем они предпочитали сражаться до последнего. Встречаются люди, которые отыскивают что-то благородное в таких, как Билли Уэртон, но я к их числу не принадлежу. Крыса, загнанная в угол, тоже не сдается. По словам Дина, лицо Уэртона рассказало им о его характере не больше, чем прыщавая спина.
Подбородок слабый, глаза пустые. Опять же плечи покатые, болтающиеся, как плети, руки. Вот они и решили, что он накачан морфином. Все внешние признаки совпадали.
— Надень вот это. — Гарри указал на униформу, лежащую на кровати.
Ее вынули из бумажного мешка, в котором она прибыла в больницу, но даже не развернули. Поэтому униформа оставалась в том виде, в каком поступила из тюремной прачечной: белые трусы торчали из одного рукава куртки, белые носки — из другого.
Уэртон вроде бы и хотел одеться, но без посторонней помощи ему это не удалось. С трусами он справился, а вот когда дело дошло до брюк, он все норовил всунуть обе ноги в одну штанину. Наконец Дин ему помог, сначала сунул ноги куда положено, а затем подтянул брюки, застегнул ширинку, защелкнул пряжку ремня. Уэртон же застыл, как только увидел, что с брюками управятся и без него. Он тупо смотрел прямо перед собой, руки все так же висели по бокам, и никому из надзирателей в голову не пришло, что все это ловкая симуляция. На самом деле Уэртон терпеливо выжидал. Нет, шансов на побег у него не было (по крайней мере я так думаю). Надеялся он на другое: застать всех врасплох и воздать по максимуму.
Гарри Тервиллигер и шериф подписали все необходимые бумаги. Уильям Уэртон, после ареста ставший объектом собственности округа, перешел в собственность штата. Надзиратели, взяв Уэртона в плотное кольцо, вывели его по лестнице черного хода и через кухню. Когда шапка первый раз упала с головы Уэртона, Дин водрузил ее на место. После второго раза засунул ее в задний карман своих брюк.
Уэртон имел возможность устроить заварушку в кузове перевозки, когда на него надевали наручники, цепи, ножные кандалы, но не устроил. Возможно, он подумал (даже теперь я не уверен, что ему было чем думать), что места маловато, а надзирателей слишком много, чтобы потасовка доставила ему удовольствие. Так что одна цепь соединила ножные кандалы, а вторая, как выяснилось, слишком длинная, — наручники.