Зелёная земля
Шрифт:
все ордена перекрасили, все перевесили флаги,
все имена поменяли, а отчества стёрли;
дни переставивши, перекроили недели;
храмы разрушив, построили новые храмы,
стали молиться, о чём отродясь не умели, -
мама же мыла и мыла несметные рамы.
Переписали скрижали – исправив ошибки,
переиначив слова до последнего слова,
прежних врагов изловили и дали по шапке,
перемотали клубки и запутали снова,
и повторяли опять, по складам, спотыкаясь,
жизнь свою слева направо и далее прямо:
через всю эту сумятицу весь этот хаос -
мама же мыла и мыла несметные рамы.
Мама же мыла и мыла несметные рамы,
и проступал небосвод на стекле постепенно,
были такие высокие руки у мамы,
и на руках её пенилась белая пена…
Обещала – мучительница, беспощадница -
развесёлое пряча лицо в колесо,
карусель обещала, что всё возвращается, -
и оно возвращалось, любезное Всё!
Выступали из памяти тропы заветные,
а по ним – из одной запылённой страны -
шли и шли драгоценные наши животные:
наши львы, наши волки и наши слоны.
И вокруг деревянной колонны с акантами
начинала кружиться, глазами блестя,
молчаливая девочка с белыми бантами
на понятливом пони с попоной в кистях.
И, держа на весу свою кружку пузатую,
где старательно пенился бронзовый эль,
засьшал карусельщик, накрывшись газетою,
забываючи остановить карусель,
а она повторяла, пророчица, умница:
догоняйте же, что ж вы… осталось чуть-чуть -
и грядущее с прошлым однажды обнимутся,
и их больше тогда уже не разлучить.
А когда нас засыпет снегами
тот же самый минующий век,
чьи события мы отвергали,
потому что смотрели наверх,
мы забудем смиренные лица
наших близких и наших чужих,
мы разучимся дуться и злиться
и по улицам тёмным кружить,
мы помиримся с веком навеки
и, в объятья его заключив,
вместе вспомним случайные вехи
на дорогах ночных и ничьих:
тут стояла зима, там – утрата,
там – надежда, продрогшая вся…
Мы их не разглядели когда-то,
ни за что полюбив небеса.
Вы не смотрите на меня – вы посмотрите на себя,
как вы прекрасны и умны, братья и сестры,
как много в вас ещё огня – вы не смотрите на меня -
и как крепка ваша броня, и танки быстры.
Вы посмотрите на себя: какая дружная семья,
какие яркие цветы у вас в петлице,
какая славная родня – вы не смотрите на меня, -
какие лица и какие небылицы,
какой у вас тяжёлый стяг, порядок в танковых частях,
и каждый миг, и каждый шаг овеян славой,
и как, спокойствие храня – вы не смотрите на меня, -
вы всё правее, всё сильней и всё счастливей.
Жаль, что мне эту благодать отсюда просто не видать,
а то бы я бы, разумеется, проникся
или пленился, без вранья – вы не смотрите на меня, -
благополучием и игрека, и икса.
Но вам должно быть всё равно, вы не печальтесь, вам должно
быть безразлично, где и как я, и зачем я:
седлая резвого коня, вы не смотрите на меня,
а просто следуйте-ка к пункту назначенья:
к своим высотам и богам, к своим далёким берегам,
меня оставив – верить в дао или в Будду
и в милость завтрашнего дня… вы не смотрите на меня:
я, в общем, выбыл – и теперь уже не вбуду
Со стихами в голове -
ну а больше-то им… где же?
Не годятся для продажи
ни рисунки, ни стихи:
за них денег не дают,
за стихи и за рисунки -
помрачённые в рассудке,
они пляшут и поют.
Они пляшут и поют:
тари-рари, тари-рури,
я скачу верхом на буре -
во все стороны гляжу,
отойдите-ка на метр,
отойдите на два метра -
отойдите на два ветра,
на два облака назад!
В небесах они живут,
все стихи и все рисунки,
у них гордые осанки
и весёлые глаза,
и счастливая судьба
дурачка и ясновидца -
никогда не продаваться,
никогда и ни за что.
Л. Б.
Воспоминанья были ветхи,
но с ними мы и не дружили:
мы рисовали на салфетке
грядущего черты чужие -
каким-то невозможно синим,
как водится у несчастливых,
и пахнул кофе керосином,
и явно не хватало сливок.
Вблизи – и всё-таки с изнанки
действительности – всё мелькали
три ютские официантки
цианистые, словно калий,
и, изучая эту живность
(ведь надо же так расплодиться!),
мы то смеялись, то страшились,
что нечем будет расплатиться.
Считали эре на ладони,
и перекрестья циферблата,
и слёзы на твоём подоле,
и были дерзки и крылаты:
не помню – птицы ль, тени ль, дети ль,
и кто бы знал, что был так близок