Зелинский
Шрифт:
Раскладывая вынутые из них бумаги, Николай Дмитриевич стал рассказывать жене о первом дне в Московском университете:
— Сегодня мы долго говорили с Марковниковым о лаборатории. Боюсь, трудно мне будет с ним сработаться: крутоват старик, да и считает себя обиженным моим назначением. А химик он замечательный.
Вступительная лекция профессора Зелинского интересовала не только студентов, но и весь университетский синклит.
Кого это выпестовали южане? Какого птенца выпустили из своего гнезда? Пестовали его хорошие няньки, а вот чем покажет себя?
Служители внесли стулья, развернули веером перед кафедрой для профессуры и доцентов. Студенты заняли все
Зелинский поднялся на кафедру, элегантный, в безукоризненно сидящем на нем черном сюртуке. Лицо профессора было бледно: за несколько сентябрьских дней в Москве сошел солнечный одесский загар. Он встал, высокий, прямой, закинул назад голову.
Темой своего первого выступления Зелинский выбрал работы Пастера. Говорил он негромко, спокойно, но его мягкий, приятный тенор был слышен всем. Помогала хорошая дикция, чувствовался опыт лектора.
— Идеи и работы Пастера представляют глубокий научный интерес как по самой сущности своей, так и по последовательности их развития. Вот почему я и считал бы уместным в моей первой лекции в Московском университете, этой старейшей «альма матер» русской молодежи, перед лицом глубокоуважаемых товарищей и вашим, господа студенты, возобновить в памяти значение научной деятельности человека, оказавшего громадное влияние на развитие не только смежных областей в химии и биологии, но неотразимое влияние которого сказывается и в современном прогрессе химических теорий, заставляющих все настойчивее и настойчивее переносить наши представления о химических явлениях в пространство, придавая им геометрическое строение. Этот значительный шаг вперед позволяет глубже взглянуть во взаимные отношения изомерных веществ и стереохимии; последней придется занять видное место в ближайшем будущем нашей науки, как естественному развитию недостаточного уже теперь структурного учения.
В лекции ученого-химика раскрывалась перед слушателями взаимосвязь наук. Зелинский говорил о том, что Пастер протянул нить, связывающую научные области химии, кристаллографии, физики и биологии. Он рассказал о выдающемся открытии Пастера по асимметрии, о котором французский академик Био сказал: «Мое дорогое дитя, это открытие заставляет биться мое сердце».
Лекция заинтересовала слушателей; то, что говорил Зелинский, было ново, волновало широтой нарисованной картины, ее необычностью.
Собратья по науке тоже оценили передовые идеи лектора и его мастерство. Прямо против Зелинского сидели химики: «отставной лейб-гвардии поручик», единогласно избранный почетным доктором химии, создатель термохимической лаборатории В. Ф. Лугинин, физико-химик И. А. Каблуков, В. В. Марковников, заведующий лабораторией неорганической химии Сабанеев. К ним подсел географ Д. Н. Анучин. Он иногда шептал своему соседу И. А. Каблукову одобрительные замечания. Тот, играя золотым пенсне, молча кивал головой. Он посматривал все время на своего учителя В. В. Марковникова. Сабанеев тоже оглядывался на Марковникова, думая, как уживется тот с новым экстраординарным профессором.
Лекция подходила к концу.
— Заканчивая беседу свою, не могу еще раз не обратить внимания вашего на то, что метод биохимический заслуживает особого внимания, ибо соотношение между жизнедеятельностью микроорганизмов и химической эволюцией некоторых соединений откроет новые, неведомые еще нам законы, связывающие живую клетку с безжизненной, но полной внутреннего (скрытого) движения молекулой вещества.
Пастер умел спрашивать природу, и она всегда отвечала ему. Так будем
Аудитория проводила Зелинского дружными аплодисментами.
Впечатление от вступительной лекции Зелинского было велико. О ней говорили в деканате и среди студентов. На другой день трое студентов, три мушкетера, как их звали товарищи, Корбе, Шилов и Чугаев, постучались в кабинет нового профессора.
— В… в… в… ходите, господа! — чуть заикаясь, пригласил Зелинский.
Кабинет уже носил отпечаток характера своего хозяина — небольшой, тихий и опрятный, весь заставленный шкафами с книгами. Студенты заявили, что прочитанная Николаем Дмитриевичем лекция явилась для них откровением, и попросили принять их в число его учеников.
Это были первые ученики «московской школы Зелинского». Профессор Б. М. Беркенгейм писал об их судьбе: «Корбе блеснул метеором и закатился, став жертвой скоротечной чахотки. Чугаев безвременно погиб, озарив своим талантом целый ряд областей химии. Третьим был Шилов — наш замечательный, яркий, неповторимый Шилов. Проницательный взор Зелинского не случайно заметил и заворожил в пользу химии этого порывистого, увлекающегося юношу».
Николай Александрович Шилов действительно был человек очень увлекающийся. В первый год занятий в университете он «влюбился» в К. А. Тимирязева и — как следствие — в ботанику. Интерес, вызванный лекцией Зелинского, толкнул его к химии. Формируясь далее под воздействием Николая Дмитриевича, Шилов утвердился как химик. Но, связав свои научные интересы с органической химией и работая под руководством Зелинского, Шилов вскоре увлекся новизной и перспективностью физической химии. Было ли это изменой своему учителю? Напротив, именно следуя убеждениям Николая Дмитриевича о необходимости глубокого проникновения физики в химию, молодой ученый пошел этим новым путем. И получил полную поддержку учителя. Зелинский хлопотал о том, чтобы Шилова направили в Лейпциг к Оствальду, где сам он когда-то почерпнул знания, утвердившие его идеи об исключительном значении взаимопроникновения наук.
В 80—90-х годах больших успехов достигла область физической химии, называемая химической кинетикой. Основы ее были заложены главным образом работами Вант-Гоффа, Аррениуса и отчасти Оствальда. Дальнейшим развитием химическая кинетика в начале XX века была обязана трудам Баха, Шилова и Боденштейна. Направление работ Шилова в области химической кинетики было особенно ценно своим «химизмом» — стремлением проникнуть во внутреннюю сущность происходящих процессов. Он сумел перенести взгляды своего учителя в новую область и развил в ней те представления, которые Зелинский высказывал еще в докторской диссертации.
В дальнейшем развитии химическая кинетика превратилась в самостоятельную науку, чем она во многом обязана трудам академика Н. Н. Семенова. Он писал в 1940 году: «Я рассматриваю химическую кинетику не как раздел физической химии, но как отдельную науку — науку о химических процессах, охватывающую, на базе химико-физического теоретического анализа, всю сумму процессов органической и неорганической химии».
Но вернемся к научной судьбе первых учеников Зелинского. Лев Александрович Чугаев также ушел от органической химии. Интересно отметить, что в развиваемой им области — химии комплексных соединений — он открыл возможности приложения идей стереохимии к неорганическим соединениям. «Каждый металл комплексообразователь, — писал Чугаев, — служит как бы своей миниатюрной органической химией, в которой, как в зеркале, отражаются черты его химической индивидуальности».