Зелинский
Шрифт:
Вдруг дверь открылась, и на пороге возникла сперва рыжая борода лопатою, а за ней и вся сутулая фигура субинспектора.
— Так, значит, нарушаете, — заскрипел он ржавым голосом среди сразу наступившей гробовой тишины. — Нарушаете распоряжение администрации. И в присутствии профессора… Ну, от вас, уважаемый Николай Дмитриевич, никак не ожидал!
На следующий день руководитель лаборатории профессор Зелинский получил выговор
Так была ознаменована первая победа Николая Дмитриевича и его учеников, первое их достижение в области химии нефти.
ГЛАВА 9
12 января 1894 года Николай Дмитриевич в первый раз встречал в Москве традиционный студенческий праздник. Татьянин день начался торжественно. Университетская церковь сияла бесчисленным количеством свечей. Профессор богословия, протоиерей Елеонский, облачившись в золоченые ризы, с торжественным выражением лица проводил праздничную службу.
После богослужения все чинно направились в актовый зал. Ректор университета Некрасов выступил с годовым отчетом, и торжественная часть празднования 139-й годовщины открытия Московского университета окончилась.
Настоящий праздник начинался вечером, когда загорались фонари, освещались окна ресторанов и, поскрипывая полозьями по снегу, во все концы старой столицы мчались извозчики — одноконные «лихачи» и запряженные парой санки с высокой спинкой, носящие нежное название «голубок».
Николай Дмитриевич поехал на товарищеский обед в «Эрмитаж». Когда Зелинский вошел в зал, все столики были уже заняты, а некоторые сдвинуты вместе.
— Николай Дмитриевич! Сюда пожалуйте!
Химики сидели между физиками и географами. Они успели также сдвинуть свои столы. Столетов и Марковников, большие друзья, сидели рядом, и оба уже шумели, споря друг с другом. Здесь были Мензбир, Вернадский, Каблуков, Реформатский, Умов…
Кроме профессуры Московского университета, в зале «Эрмитажа» татьянин день праздновали бывшие студенты Московского университета: врачи, адвокаты, учителя, журналисты, чиновники. Они вспоминали свою «альма матер», незабываемые студенческие годы. То в одном, то в другом углу поднимались ораторы. Речи произносились на один манер: что-то иносказательное, цветистое о грядущей заре, рассвете, о светоче и вечных идеалах правды и справедливости. Одни плакали счастливыми и пьяными слезами. Другие угрюмо возглашали: «Ин вино веритас!» — и требовали новую батарею бутылок.
Подняли бокалы и за профессорскими столами.
— За процветание российской науки! Да здравствует Московский университет!
— Московскому университету, его славным профессорам, доцентам, лаборантам многая лета! — возгласил громовым голосом Марковников.
Многолетие подхватили на других столах. Из дальнего угла зала раздался задорный молодой басок:
— Союзному совету, студенческому землячеству и революционному студенчеству многая лета!
По-видимому, в конце зала собралась студенческая компания. В зале
— Многая лета!
Кто-то из университетского начальства крикнул фальцетом:
— Господа, прошу замолчать! — и сорвал голос.
За столом «бывших студентов» предложили:
— Споемте «Гаудеамус», коллеги!
Этот призыв большинству пришелся по сердцу, все поднялись со своих мест и запели:
Гаудеамус игитур, Ювенес дум сумус…Татьянин день обычно заканчивали в «Стрельне». Профессора стали приглашать Зелинского:
— Пора вам, Николай Дмитриевич, сделаться настоящим москвичом.
В «Стрельне» готовились к этому дню основательно, но оригинально: убирали ковры, скатерти, дорогую посуду заменяли простой, опасаясь веселого буйства «именинников». В татьянин день сюда съезжалась из ресторанов «Эрмитаж», «Прага» после товарищеских обедов уже изрядно подвыпившая публика. Здесь, в «Стрельне», начинался настоящий разгул.
В зале плавали густые волны дыма. Игру оркестра заглушали гул голосов, смех, нестройные взрывы песен. Здесь было уже много пьяных. Кое-где вспыхивали ссоры, со столов падала посуда, разливалось вино.
Внезапно среди публики появилось несколько студентов, совершенно трезвых и деловитых. Они подходили к столикам, что-то шептали сидящим за ними, некоторых уговаривали, некоторых попросту выводили.
Это были представители землячеств. Они боролись против традиции старого студенчества, считая, что студенты не должны встречать этот праздник вином и разгулом.
Вскоре в зале почти не осталось студенческих мундиров и тужурок. Зелинский тоже уехал из «Стрельны».
Ресторан «Эрмитаж» в те годы был местом, где часто собиралась московская интеллигенция. Здесь устраивались и известные танеевские обеды. Эти обеды знала Москва ученых, литераторов, поэтов и… извозчиков. В первое воскресенье каждого месяца вереница извозчичьих пролеток останавливалась перед дверьми ресторана.
Устроитель обедов Владимир Иванович Танеев приезжал обычно со своим братом, Сергеем Ивановичем, композитором. В. И. Танеев, известный московский адвокат, был широкообразованным человеком, славился своей начитанностью и смелыми высказываниями. Он, не скрывая, называл себя поклонником Сен-Симона, Фурье, Сен-Жюста и переписывался с Карлом Марксом.
Танеев вел большую адвокатскую практику, которая давала ему крупные средства. Эти деньги, как и капитал, оставшийся от отца, он тратил главным образом на уникальную библиотеку. Особенно богато представлен был в ней социологический отдел.
Он собрал редкие коллекции гравюр, посвященных французской революции, и портретов и фольклорных материалов о Емельяне Пугачеве. Пугачева называл он самым замечательным, талантливым русским человеком и, говоря о будущем, весело предрекал: «Мужики придут рубить нам головы».
На танеевских обедах постоянно бывали Тимирязев, большой друг Владимира Ивановича, Столетов, Марковников, Каблуков, Бугаев и другие профессора Московского университета. Приезжали поэт Фет, писатель Боборыкин, видные общественные деятели. На эти обеды получил приглашение и Зелинский.
Меняя маски
1. Унесенный ветром
Фантастика:
боевая фантастика
попаданцы
рейтинг книги
