Зелменяне
Шрифт:
Дядя Ича тоже был очень взволнован. Все же он нашелся и предложил свою тетрадь для письма. Он достал из ящичка швейной машины скрученную тетрадь, к которой был на веревочке привязан карандаш, расправил ее на колене и с дрожью в руке передал учителю.
Собрался весь двор, стало тесно, люди дивились и пожимали плечами.
— Что творится на свете! — не выдержал под конец дядя Ича.
Дядя Юда сердито глянул на него поверх очков и ответил:
— Так разве не лучше лежать в земле?
Это
Только дядя Зиша стоял спокойно в стороне, потягивал волосок из бороды и улыбался:
— Ну и дети же у людей!
Потом к этому привыкли. Учитель приходил каждый вечер. Уже знали, что тетя Малкеле много у него успела, ничего не скажешь, способности у нее неплохие, хотя, надо сознаться, она слегка поленивалась.
— У меня другим голова забита, — твердила она.
Вообще, тетя Малкеле вела себя как школьница, что казалось немножко странным для такой умницы, какой была она.
Однажды учитель, не застав ее дома, даже нашел нужным пожаловаться дяде Иче.
— Ваша жена, — сказал он, — довольно способная, но она к занятиям относится недостаточно серьезно.
— Вот как?! — удивился дядя Ича.
Потом он выговаривал тете Малкеле:
— Как же так? Это же, наверное, стоит денег!
Тетя Малкеле сперва растерялась, даже покраснела, но тут же нашла отговорку:
— У меня книжки нет.
Вот этого дядя уже никак не мог понять.
— Разве в доме мало книжек? Или ты уже все выучила?
Тетя Малкеле сама чувствовала, что ее ответ неудовлетворителен, и она тут же придумала другую отговорку:
— Я что-то плохо вижу… выпало стеклышко из оправы…
Но не надо думать, что дядя был всегда так строг к тете Малкеле. Не мешает помнить, что мы имеем дело с давнишней любовью, которая длится уже сорок два года. Конечно, дядя Ича сочувствовал тете.
А однажды был даже такой случай.
Тетя Малкеле спешит в город, а учитель должен вот-вот прийти. Вдруг вбегает Мотеле с криком:
— Тетя, учитель идет!
Говорят, тетя Малкеле так растерялась, что вместе с кошелкой, в шубе и в валенках, залезла на кровать. Дядя Ича укрыл ее, потом скрестил на груди руки, склонил голову немного набок (о Зелменов!) и весьма грустно сказал учителю:
— Моей старушке сегодня что-то нездоровится… Заметьте себе где-нибудь, товарищ учитель, и вы уж отдадите нам этот урок в другой раз.
Все же тетя Малкеле немало успела.
Глубокая зима. Окна заросли снегом. Комсомолия в клубах, а тетя сидит целыми вечерами, перепачканная чернилами, и работает пером. На столе стоит восьмилинейная лампа, как у каждого портного. В трубе завывает ветер. Дядя сидит у края стола, шьет и порет.
Тетя Малкеле пишет ему так:
«Я здорова. Ты идеш. Иди к печке, дастань глечек. Имы будим пить чай. От миня твоей уважаемой жины Малки Хвост».
Дядя Ича улыбается. Он доволен. Потом, когда они уже сидят за чаем, он заводит с ней поучительный разговор. На мелочах он не останавливается. Он говорит о самом существенном.
— Нет, так не пишут, — заявляет он, — говорить так — еще допустимо, а писать надо деликатно.
Тетя Малкеле начинает даже беспокоиться.
— Вот ты пишешь, — говорит он: — «Я здорова». Это неделикатно выраженная мысль. Так нельзя писать.
— А как же? — спрашивает тетя.
— Надо писать, — и дядя Ича закрывает глаза, — надо писать: «Я пребываю в наилучшем, полном здравии».
Тетя Малкеле видит, что он прав.
— Списывай из письмовника, — говорит он, — потому что теперешняя метода что-то совсем не то… И книжки надо читать! От книг набираются ума. Был раньше писатель Шомер, [4] у него можно кое-чему поучиться. Теперешние не годятся, что-то все у них про солнце да про луну.
4
Шомер — популярный в свое время еврейский писатель, автор многочисленных сентиментальных романов.
А на дворе, в темноте, как огромная серебряная миска стояла зима.
Стояли страшные морозы — тридцать пять градусов. Белые крыши сползли до самой земли, по вечерам снег, и воздух походил на горящий синим пламенем спирт.
Улицы пустовали, хотя только что наступил вечер. Кто же эти двое, которые отправились гулять в такую стужу? Это Бера дяди Ичи и Хаеле дяди Юды вышли со скользкого двора и пустились по улице.
Самое время, если хочешь чего-нибудь добиться!
Беру холод не берет. Но Хаеле зарылась в воротник и идет, стуча высокими ботами, как на виселицу.
Во дворе говорят:
— Что поделать с этой девушкой, если она выбирает для своих любовных похождений только морозы да метели!
А молчаливая тетя Гита, которая из рода раввинов, однажды сказала ни к селу ни к городу:
— Этой девице быть матерью водовоза!
Бера и Хаеле молчали. Он бежал немного впереди и набирался храбрости — даже под Казанью ему не приходилось так туго.