Зелменяне
Шрифт:
И верно, Бера пошел потом по домам, осмотрел потолки, стены и ушел.
При этом он не счел нужным вымолвить хотя бы слово.
Вечером распространился слух, что Бера собирается электрифицировать двор: он заберет керосиновые лампы и вместо них даст электричество.
Сначала не знали, как отнестись к этому и насколько велико зло, некоторые думали, что это двору даже в пользу. Зелменовы накидывали на себя что попало и бежали к дяде Зише послушать, что он скажет, но там оказалось, что напасть велика по двум причинам:
1)
— Электричество я люблю у других, — сказал дядя Юда.
— Помяните мое слово: он нас еще в гроб загонит, — говорил дядя Зиша в бороду, шагая по комнате.
Лишь один дядя Ича хлопал глазами и удивлялся:
— Я не понимаю, в конце концов, что здесь такого? В синагоге ведь тоже есть электричество?
Тогда дядя Зиша остановился как вкопанный.
— Что вы скажете на этого нового мудреца? — повернулся он к женщинам. — Ну а если в синагоге есть амвон, так здесь тоже должен быть амвон?
Плохо отразилось это дело на бабушке. Сначала она поняла так, что Бера собирается рыть колодец во дворе, поэтому она молчала и вспоминала с болью о реб Зелмеле, который всегда мечтал о собственном колодце. Но ему, видать, не было суждено: он всю жизнь пил чужую воду, да так и умер с несбывшейся мечтой.
Потом, все же догадавшись, о чем идет речь, она побледнела и проговорила слабым голосом, но на редкость самостоятельно.
— Знайте, — сказала она, — покуда я жива, я не дам портить стен!
Вечером старые Зелменовы стояли в темноте двора — и поджидали Беру. Небо в ту ночь было составлено из одних мелких звездочек. Зелменовы стояли, укутавшись в платки, уткнувшись в воротники, и сопели. Совсем поздно, около полуночи, появился Бера. К нему подступили со всех сторон с претензиями:
— Послушай, что ты насел на нас, разбойник?
— Дай уж нам дожить наши годы при лампах!
— Пойми — не нужно нам твоего электричества!
— Хватит мучить бедного кустаря!
Бера набычившись стоял среди них и молчал. В небе была луна. Она прохладным светом освещала щеку Беры и унылые плечи Зелменовых.
Утром к дяде Иче постучал рабочий и попросил лестницу. Наверное, уже началось. Посреди двора был разбросан инструмент и мотки проволоки. Рабочие обращались с зелменовским двором безо всякой жалости.
Сами Зелменовы двигались тихо и грустно, как будто во дворе лежал опасно больной.
Смотрели жалостливыми глазами.
Дядя Зиша уселся за свой рабочий столик и не соизволил выйти. Он думал, что делает это кому-то в пику. Зато дядя Ича вертелся повсюду, где надо и где не надо, так что рабочим приходилось то и дело покрикивать на него с лестницы.
Возле реб-зелменовского двора собирались старые евреи, всесторонне обсуждали это дело, судили-рядили об электричестве, и в том, что ни с того ни с сего оцепляют
Вечером еврей с чем-то котиковым на голове, напоминающим шапку, излагал в одном из таких кружков суть электричества, но так глубокомысленно, что ни один человек не понял. У него, по всей видимости, не было педагогического таланта.
Вдруг откуда-то вырос дядя Юда, и так как он был прирожденным философом, то принялся толковать собравшимся природу электричества окольным путем:
— Глупые люди, чего вы тут не понимаете? Вы видели на берегу реки каменное здание с трубой? Видели? Вот это здание накачивает в себя воду, переваривает ее в электричество, а потом рассылает по проволоке.
Никто не понимал.
— Глупые люди, чего вы тут не понимаете? — Дядя Юда уже горячился. — Когда кипит горшок на огне, идет пар или нет?
— Идет.
— А что такое пар, вы знаете? Это почти дым, а дым — это почти огонь…
— Так вы сразу и получите с этого электричество! — вмешался еврей с котиковым предметом на голове.
Дядя Юда посмотрел на собравшихся поверх очков, заложил руки за спину и ушел. Он ушел потому, что никогда не любил спорить с дикарями.
Через несколько дней, вечером, вспыхнуло электричество. В дома хлынул яркий, чуждый свет, вырвался из окон во двор, так что все остались сидеть ошеломленные. Тысячи коротких теней, которые в течение жизни долгих поколений копошились у стен, вдруг не стало, как будто их подмели метлой. В домах стало как-то просторнее.
О, это совсем не пустяки — теперь, на старости лет, привыкать к новым, ползущим по стенам электрическим теням, таким длинным и жидким!
Взять, к примеру, тень дяди Ичи. Она всю зиму лежала ногами к машине и головой к печке. Теперь печь стала новой и белой, как будто побеленной, а тень вовсе исчезла. Было просто больно. Дядя Ича украдкой искал свою тень, искал потихоньку и еле узнал ее, бесприютную, притаившуюся где-то под топчаном.
Тетя Малкеле, в свою очередь, долго стояла среди комнаты со сложенными на груди руками, задумчиво глядя на холодные нити лампочки. Потом она проговорила со вздохом:
— К этому электричеству не мешало бы быть на несколько лет моложе.
Дядя Ича не отвечал. Он все еще был занят тенями. Дядя Ича двигал машину, переставлял стулья. Вдруг он взял керосиновую лампу, поставил ее на комод и накрыл бумагой. О чем тут говорить, он был в расстроенных чувствах. Он схватил пиджак и выбежал во двор. Ну и светло там было! Зелменовы — они все находились у себя в домах. Тогда он, как преданный сын, вбежал к бабушке — и как раз вовремя, потому что бабушку Басю электричество поразило как удар грома. Она сидела, по-зимнему закутанная и завязанная, смотрела широко раскрытыми глазками на лампочку и, увидев живого человека, сказала: