Землетрясение в отдельно взятом дворе (сборник)
Шрифт:
— Нэт-нэт-нэт!!! — топал маленькими, тридцать девятого с половиной размера, ножками профессор. — Нэт!
Грыгоровыч мелькал перед глазами каждую неделю с разными подношениями и предложениями.
— Ну что?! — спросили в очередной раз друзья Грыгоровыча, жаждавшие уже обмыть диплом, то есть выпить, закусить и выпить, выпить, выпить…
— Что «что»?… Орет: «Сдафайся!». От немчура…
Нет, ну нормально? Грыгоровыч даже немецкий сдал за третий курс, ну натюрлих сдал, ну! А тут этот, как его называли студенты, Айне-Кляйне, Петр Юрьевич, а на самом деле Петер Юргенович, — уперся и все.
Что делается, а?! Хоть бери да и учи ту химию!
Выхода не было.
Грыгоровыч
— Перитэ пилет! — приказал противный маленький аккуратненький Петер Юргенович, глядя острыми глазками над очками. — Желаетэ стразу? Или путэтэ подготавлифаться? Эсли стразу — плюс одын балл.
— Та шо там, сразу конечно, — как обычно почесал затылок Грыгоровыч, высчитывая, что, если к единице прибавить один, двойки все-таки будет маловато, но хоть что-то.
— Первый вопрос! — скомандовал Айне-Кляйне.
— Э-э-э-э… Эм-м-м-м… Я той, Пэтро Юрич, я ж з комбайна падав, сотрясение, тай всэ з головы повылитало… Вчыв-вчыв. Забув… Памьять!
— Ай-ай-ай-ай! С компайна? Училь. Забиль. Па-а-амят, ай-ай. Ну латно, второй вопрос! — с интересом предложил Кляйн.
— Э… ы… ото… цэ… я ж… От токо щас знав. Пэтро Юрич… — мучительно морщил лоб Грыгоровыч.
— Опьять запыли, малатой челофек?
— Ага, забув, опьять забув, — облегченно согласился Грыгоровыч, — памьять того.
— Ай-ай-ай-ай! Что такое з фами?… Такой молотой, а такая па-а-амят. А трэтий вопрос?
— А трэтий… Так… Я ж його… Я ж… Ничого шо-то не помню. Ничого. Забувся вкрай!
— Что ж это вы фсе запываете?
— А я ж ото, як з комбайна ж впав, Пэтро Юрич, тай памьять…
— Ай-ай-ай. Снаю-снаю…
Кляйн задумался, внимательно и сочувственно глядя на Грыгоровыча, протирая белоснежным платком очки.
— А може, дополнительный, га? — С надеждой Грыгоровыч по-собачьи заглядывал в неуловимые маленькие глазки профессора Кляйна.
— Ну что потелаешь, карашо, — профессор надел очки, встал и закинув руки за спину, зашагал по аудитории. — Дополнительный фопрос. Как. Сфали. Фашего. Деда?
— О! цэ я знаю! — обрадовался Грыгоровыч. — Значыть, мого деда звали Осипенко Павло Грыгоровыч. Отак, як меня же ж. Мы все Осипенки — то Грыгорый Павловыч, то Павло Грыгоровыч… О-о-от… Мий тато, значыть, Осипенко Грыгорый Павловыч, значыть, я — Осипенко Павло Грыгоровыч…
Айне-Кляйне всплеснул ручками, восхищенно уставился на Грыгоровыча и воскликнул:
— Фы поту-у-у-умайтэ, какая па-амят! Какая па-а-амят! Стафлю вам «три», — Кляйн вписал в зачетку «удовлетворительно», подошел к окну и выбросил зачетку в форточку с пятого этажа, где находилась аудитория.
— О-о-о-о… А на улице — дошштик, — сокрушенно проговорил Кляйн, глядя в окно. — Время пошло! — объявил он, сложил очки в футляр, футляр — в портфель и, не прощаясь, с оскорбленным видом вышел за дверь.
Так быстро Грыгоровыч не бегал никогда. Свою зачетку он успел вытащить буквально из-под колес какого-то автомобиля.
Это было лет двадцать тому назад.
Вчера дочка Грыгоровыча заняла первое место на международной научной студенческой конференции с докладом на тему «Последние разработки в области химии искусственных волокон».
Вообще, она лучшая студентка на химфаке. Наверное, память у нее хорошая.
Прыбульци
Вот рассказывает как-то Грыгоровыч (это его так зовут все по отчеству — Грыгоровыч), что вдруг у них дома тараканы появились. Ну откуда ни возьмись. Это еще давно было, когда тараканы были в моде. Это их сейчас днем с огнем и в банках трехлитровых дома держат,
А у местных здесь как: они ведь, как что-то неожиданное происходит дома, сразу говорят: «Пороблэно!» То есть кто-то наврочил. То есть сглазил. То есть позавидовал и тихонько, исподтишка, сделал пакость. Чтоб жизнь медом не казалась. После чего, кстати, принято у нас сочувствовать, жалеть и помогать.
Ну, как-то в чистый четверг, это перед Пасхой, вдруг заходит Грыгоровыч в свою чистенькую выбеленную кухоньку вечером, а там шорох. Как будто четыре солдата шумят. Грыгоровыч все на солдат меряет. Например, купил теще халат и говорит: мол, просторный халат, три солдата поместятся. И вот шорох этот — как будто четыре солдата шумят. Грыгоровыч, он не из трусливых вообще-то. Он сразу за кобуру. Ой, я же не сказала! Грыгоровыч старшиной на границе с Румынией, да. И там, на заставе, практически на краю света, этот самый свет тогда давали на два-три часа в сутки. Было такое время… Словом, шорох какой-то. Грыгоровыч — чу! — за кобуру: мол, щас ка-а-ак стрельну! И фонариком посветил, а эти твари, то есть, как Грыгоровыч сначала подумал, прыбульци (пришельцы, значит), крупные, не местные, вроде как американские даже, размером с жуков майских, усатые, с лакированными спинками, такие солидные, сидят нога на ногу и не очень-то боятся. И глазами светят. Как волки все равно. Неторопливые. Как у себя дома, в Америке. Обустроились. Обжились. Жрут уже что-то, чавкают. Чуть ли не курят.
Грыгоровыч через плечо жене строго:
— Лена! Откудова животные? Только ж все убрали, почистили, побелили.
А Лена заглянула в кухню и ну визжать:
— Та цэ ж пороблэно!
Да, у нас местные так и говорят, что именно в чистый четверг они, тараканы, и мигрируют. Если пороблэно. Да-да.
Год с ними промучились. Год! Никак вывести не могли. И химией морили, и тапочками кидались, и даже по-хорошему пытались — уговаривали. Грыгоровыч как-то под Новый год сел посреди кухни, ладони свои могучие сцепил между коленей и от всей души, как перед новобранцами, высказался довольно убедительно. И сильно. Не помогло. Тараканы плодились, ели, легко сдвигали крышки с кастрюль, пролезали в холодильник, освоили не только кухню, ванную, но и в комнаты стали заглядывать. Не жизнь, а «покой нам только снится». Кот перестал домой приходить. Стал изменять Грыгоровычу с соседом по дому, замполитом, туда спать ходил, там мышей стал ловить, ел там плотно, тарахтел животиком в долгие зимние вечера, создавая уют. Грыгоровыч уже и на Лену свою с подозрением поглядывал — сколько она выдержит и не уйдет ли следом за котом. От него и тараканов. А потом весной уже Лена, отчаявшись, к бабке сбегала на Мальву — есть место одно у нас загадочное, — сбегала туда, и бабка пошептала. И как раз в чистый четверг они, прыбульци, все вдруг организованно построились в колонну по четыре и ушли, громко топая и шурша. Побатальонно. Не так, как в анекдоте, помните: «Хозяин шутит!..»
А через неделю вдруг сосед по дому, с первого этажа (там, на заставе, все офицеры с семьями в одном доме двухэтажном жили), лейтенант молодой Вася, еще даже не женатый — а кто ж за ним в глушь поедет, правильно? — рассказывает утром, славный такой. Откуда-то из России он был, Вася этот. Говорит, что он утром на кухню, а та-а-ам шурши-и-ит… Говорит Вася:
— Тра-а-аканы сидя-а-ат. А-а-агромныя! И кушть просьт.
Так Вася смешно разговаривал. Потому что из России откуда-то. Например: «Да-ай двац ка-апейк». Или вот: «Кушть». Да. Грыгоровыч своим, местным, всем потом Васю переводил: мол, сыдять воны, тарганы, и чекають йисты.