Земля бедованная (сборник)
Шрифт:
Как раз в это мгновение, повернув в сотый раз налево, Костылев вместо обрыдлого коридора увидел перед собой лестницу – очень красивую старинную лестницу. Двумя пологими, плавно изогнутыми рукавами она поднималась к площадке второго этажа, где рукава сходились. На площадке вплотную к перилам, гордо откинув голову, в напряженной нелепой позе стояла Лена Клеменс. Вокруг нее на ступеньках и у подножья лестницы возбужденно толпились сотрудники учреждения.
– Этого только не хватало! – заволновался референт. – Готово дело, сбежались. Устроила, сука, демонстрацию! Представьте себе: ухитрилась привязать
– Отпусти Костылева, палач! Отпусти, кому говорю! – закричала Лена громким голосом. – Свободу Алексею Костылеву! Свободу – совести! – и уже тише, как-то буднично добавила:
– Не боюсь я вас, хоть разорвитесь. Никакие вы не черти, просто вонючки. Козлы. Тьфу!
– Слыхали? – с возмущением зашептал референт. – А вы что? – он повернулся к сотрудникам. – Развлечение нашли в рабочее время? Что зенки вылупили? Живо по местам!
– Эй, ублюдок! – крикнула Лена, явно обращаясь к нему. – А ну, иди сюда, я тебе второй фингал поставлю! Алексей Петрович, не бойтесь вы их, они ничего не могут, только пакости говорить!
С изумлением Костылев заметил, что толпа сотрудников как-то заерзала и подалась назад. Послышались растерянные возгласы:
– Кто это? Почему такая?
– Их же не бывает!
– От нас скрывали!
– У-у, козлищи! – издевалась Лена. – И менеджер ваш – козел!
– Ну как она смеет? Ну ты… ты… – тонким плаксивым голосом закричали в толпе.
– Немедленно убрать посторонних, – быстро сказал Костылев. – Вы понимаете, что происходит? Здесь же десятки сотрудников и – брань в адрес руководства. А факт наличия человека? Натурального, наяву? Это же плевок в лицо всей вашей… пропаганде. Менеджер узнает – я вам не завидую. Имейте в виду: я работник новый, но обязан буду доложить.
Изменившись в лице и став абсолютно похожим на Гуреева, вызванного к директору на разнос, Цум хлопнул в ладоши и что есть силы заорал:
– Разой-дись! По ме-стам! Особа тяжело больна – потеря рогов плюс помутнение рассудка! Болезнь заразительна! Всем сохранять спокойствие! Их не бывает! Работать! Работать!
Акустика на лестнице была могучая, услышали все и нехотя начали разбредаться. «Пять, шесть – кашу есть, семь, восемь – сено косим», – неслось из коридора, удаляясь.
– Живо, живо! – торопил Цум.
Когда лестница опустела, он, глядя в сторону и нервно переминаясь с ноги на ногу, сказал Костылеву, что ему срочно нужно вернуться к менеджеру:
– Неотложное дело… Вы уж тут пока без меня…
Костылев понял: боится, как бы кто из коллег не опередил с докладом.
– Где мне с ней работать? – спросил он деловым тоном. – Не на лестнице же?
– Конечно, конечно… Пройдите в комнату переговоров. Ваша подопечная знает, где это. Я бы проводил, но… Вот ключ от комнаты, а мне, к сожалению, пора бежать.
И скрылся в коридоре, напевно выкликая: «Раз, два – кружева»…
Когда первый шквал всхлипываний и стонов, наконец, отбушевал, а рубашка Костылева сделалась у плеча мокрой и горячей, Алексею Петровичу удалось усадить Лену на узкий кожаный диван. Сам он сел рядом и, поколебавшись, обнял ее, отчего рыдания повторились, но в ослабленном
– Пришел, говорит, что от вас, вы теперь на новой работе, по специальности, мол. А сам… рога пальцами показывает… – Лена изобразила, как «тип с лицом вши» показывал рога, – и еще подмигивает. Мерзко так, вы бы видели! А еще сказал – вы меня зовете…
Всхлипнув в последний раз, она подняла голову и стала решительно приглаживать волосы. Костылев смотрел и вспоминал Гаврилу.
А Лена, облизав губы, вздохнула и бубнящим басом костылевского сына Петьки, которого отец заставляет съехать на ногах с ледяной горы, выговорила: «Боюсь».
– Боюсь… – повторила она. – Я уже думала – они вас тут… Ой, пропали мы с вами, Алексей Петро-о-о…
– Да подожди ты! – Костылев не заметил, как перешел на «ты». – Ну, тихо, тихо. Расскажи лучше, что они тут с тобой делали?
Лена шмыгнула носом.
– Запугивали, что! Этот-то, референт, – сперва, как кот. То, се: деньги, подарки. А потом как принялся… излагать. Чуть не вырвало! А вас нет нигде. А потом притащил какие-то фотокарточки. Все – убитых женщин: «Смотри, что с тобой будет». А потом… – Лена вздохнула, – Алексей Петрович, вы правду скажите. Где Гаврила? – Она прикусила губу.
– С Гаврилой все в порядке, я уверен. А фотографии… плюнь. Все липа. Фальсификация.
– Я… глаза закрыла, а он врубил какую-то машину, вроде радио, а там вопли, хрип, дети плачут… Он говорит: это Гаврила…
– Вранье!
– Потом… – помявшись, продолжала Лена, – он стал – про вас… И все хвалит, хвалит. Особенно, как вы и… Валентина Антоновна… Я не поверила! – голос вдруг зазвенел, она вскинула подбородок и стала той, прежней Еленой Клеменс, которая считала себя англичанкой и говорила поэтому наподобие робота. – И вообще. Меня не касается. Их – тем более.
– Так… Дальше.
– Вы имеете право. Встречаться, с кем хотите! – страстно выпалила Лена и отвернулась. – А вот, что вы, будто, специально с мужем ее подружились, чтобы в дом ходить обедать и… деньги одалживать… – сказала она уже тише и человеческим голосом. – Это… вы не могли! Я знаю!
– Во-первых, – сдержавшись, медленно произнес Костылев, – у Войк нет мужа. Это раз. Во-вторых, никогда в жизни я с ней не… не… в таких отношениях.
Лена все сидела, отвернувшись.
«Не верит». – Костылев начал злиться. – Почему, интересно знать, я перед ней оправдываюсь?» И добавил:
– Не было этого. Провокация. Ясно? Не было ничего.
Он буквально остолбенел, увидев ее лицо.
– Я так и знала! Я же знала! Я не верила! – сияя, выкрикивала Лена. – Нет, главное – до чего врет, до чего врет! Вот сволочь. «Костылев, – говорит, – добрый, порядочный человек. Всех осчастливил: и свою жену, и чужую, и мужа. Особенно, – говорит, – мужа, потому что Войк от любви вся расцвела, сделалась духовно богаче и лучше, а это, говорит, так важно для семейной жизни!» Представляете? А дальше: «Костылев, когда брал у мужа взаймы, ел в его доме, пил и принимал подарки, он этому мужу, прежде всего, помогал творить добро. А человек, творящий добро, – счастлив». Тут я ему в рожу и вцепилась.