Земля имеет форму чемодана

Орлов Владимир Викторович

— Смотря кто обьект его страсти, — сказала Звонкова.

— Ох! Ох! Ох! — произнёс Куропёлкин. — Заслуги-то какие! Красота-то какая! А не с ним ли ты и сейчас? А? Может, и у тебя было две или три мотивации?.. И несмотря ни на что, он мне интересен. Я даже хотел объясниться с ним. Но, пожалуй, не буду.

А Звонкова расплакалась.

Куропёлкин растерялся, присел перед Звонковой на четвереньки, обнял её колени, стал целовать их, но успокоить подругу не мог.

— Ты меня обидел… — прошептала Звонкова.

И снова Куропёлкин ощутил, какой он неловкий и прямолинейный человек.

Но тут по полу гостиной мимо Звонковой и Куропёлкина прошагал Башмак. На его боку зажглась бегущая строка: «Я не к вам. Я к горничной» — и скрылся в соседней комнате.

Глаза

Звонковой были сухими. Она в недоумении смотрела то на Куропёлкина, то на закрывшуюся за Башмаком дверь.

— Дуняша! — выкрикнула наконец она. — Дуняша!

Потом с осторожностью и призывая Куропёлкина в телохранители, она направилась в комнату горничной. Ни Башмака, ни Дуняши в ней не было.

429

— Она давно этого хотела, она сама этого хотела, — повторяла Звонкова. — А с твоей бестактностью, Куропёлкин, мы ещё разберёмся. Скажи спасибо, что у меня сейчас важные хлопоты.

Важные хлопоты, как выяснилось позже, были связаны с жизнеустройством Баборыбы. Сейчас здоровьем Мезенцевой занимались психотерапевты. Естественно, исходом родов Мезенцева была потрясена. Вспоминали, как она рыдала и умоляла оставить ей хоть одну, хоть две икринки, она их воспитает, они её наследники, им были дадены государственные сертификаты. А приплод в те минуты увозили в какой-то в особенный рыбопитомник. Рассказывая об этом, Звонкова подносила платок к глазам. Звонкова утешала страдалицу не только словами, она учредила для неё приличную ежемесячную стипендию до дня совершеннолетия мальков. Брюнет и творческий опекун Мезенцевой пытался отделиться от неё, но никак не мог вернуть натуральный цвет волос, а только чернел и чернел. («Ты не уволила его?» — спросил Куропёлкин. «Пока нет, он всё же толковый исполнитель…») А вокруг Мезенцевой уже крутился шустрый молодой человек Анатоль, он был уверен в том, что как только Мезенцева очухается, с её историей и её прекрасным телом да ещё и с разъездным мегааквариумом, можно будет бомбить корпоративные попойки. Купания же Баборыбы Анатоль собирался предварять, при трезвой ещё аудитории, байками и нелепостями профессора Удочкина («Не одними же кильками кормиться профессору»). Эта идея Звонковой (насколько она поняла Мезенцеву) показалась осуществимой.

— И знаешь ещё что, мой любезный Куропёлкин, я пыталась выяснить, могла бы родить от тебя эта Мезенцева. И поняла, что не могла. Произнесу банальность. Нормальные дети появляются на свет после ласк двух любящих друг друга людей. А ты Баборыбу не любил. Я успокоилась. И могу сказать тебе по секрету. Придвинь своё ухо ко мне.

— Ну, ты, Звонкова, даёшь! Это правда? — воскликнул Куропёлкин.

— Правда. Ты доволен?

— Ещё бы! Я… — не мог найти слов Куропёлкин.

— И всё, — сказала Звонкова, — и больше никаких слов. Я суеверная.

430

Другим, ещё более важным делом для Нины Аркадьевны Звонковой стало увлечение устройством виллы (пусть и на месяц проживания) на мёрзлом берегу Тихого океана. Экзотика! У кого ещё из «форбсов» есть виллы в ледяных местах? Она с лупой обследовала на картах подробности западных прибрежий Охотского моря и поняла, что дорогу к Охотску придётся тянуть через горные хребты от Якутска, и в ней взорвался азарт. Нашему автобану и немцы позавидуют! Транспортными средствами Звонковой были посланы в Охотск топографы, экономисты, проектировщики сибирского профиля и, конечно, архитекторы, молодые и авантюрные. В дни их отъезда состоялась размолвка Звонковой и Куропёлкина, чуть ли не приведшая к раздору. Звонкова пожелала ввести Куропёлкина в свет. Без ведома Куропёлкина был закуплен костюм (прикид) для фейсконтроля.

— Примерь костюм, — попросила Звонкова. — Фигура у тебя стандартная, пятый рост, в плечах, то есть в кости, ты не так широк, как кажешься…

Чтобы не вызвать из-за мелочи раздражение жены, Куропёлкин костюм примерил.

— Прекрасно! — обрадовалась Звонкова. — Ты просто элегантен. Завтра же выйдем на приём в дом к банкиру Сутягину.

— Не пойду, — мрачно заявил

Куропёлкин.

— Это почему же? — удивилась Звонкова. — Или стыдишься появиться со мной в обществе?

— Вовсе не потому, — вздохнул Куропёлкин. — Пойми меня… Ты живёшь внутри блистающего шара, я — в сыром углу чемодана из дерматина. И мне надо привыкнуть к твоему окружению…

— Ну и привыкай! — сердито сказала Звонкова.

431

Через несколько месяцев вернулись посланные в Охотск. К тому времени Куропёлкин всё же заставил себя отправиться с женой в Большой зал Консерватории на бенефисный вечер оркестра Плетнёва, даже бабочку под кадыком выдержал и был представлен многим светским людям.

Сегодня же он был приглашён в офис Звонковой. Два парня, недавно защитившиеся в институте на Рождественке, докладывали госпоже Звонковой о своих замыслах. Рисунки и чертежи прилагались. Парни желали оживить деревянный острог Охотска, стены с башнями, церковь и воеводский дом. Куропёлкин одобрительно кивнул. Но спросил: «А это что за рисунок?» «Это объект — вне Охотска. Но рядом. Колодец для работ академика Бавыкина». «Что?! — возмутился Куропёлкин и грозно взглянул на Звонкову. — Никаких колодцев Бавыкина!» «Нас не спросят, — вздохнула Звонкова. — И дело тут не в Бавыкине. А потому давай лучше посмотрим на более важные для нас с тобой хоромы… Вот… И знаете, ребята, тут не стоит спешить. Евгений Макарович высказал пожелание, чтобы эти хоромы состояли из двух строений — блистающего шара (солнце всё же появляется над страной здесь) и дорожного чемодана (сколько начиналось отсюда путешествий по Тихому океану!)».

— Чемодана с ручкой?

— С ручкой! С ручкой! — заверила Звонкова.

— Блестяще! — обрадовались архитекторы. — Мы пойдём.

— Погодите! Ещё одно пожелание Евгения Макаровича. Он теперь воевода в Джугджуре, и для него важно испытывать в острожном воеводском доме ощущения первопроходцев — холод, отсутствие всяческих удобств и прочие некомфорты.

— Поняли! Поняли! — воскликнули архитекторы. — Завтра принесём наброски.

— Почему завтра? Не спешите. Давайте через неделю.

— Ну, вы, Нина Аркадьевна, и…

— Стерва?

— Нет, шельма! И Бавыкин со своими Люками тут как тут!

— Ты на меня дуешься, а я на тебя сержусь, — сказала Звонкова. — И в этом ничего хорошего нет. А Бавыкин тут вовсе ни при чём…

432

Зазвонил телефон.

— Господин Селиванов? Да, Куропёлкин здесь. Вам что-то надо передать ему? Приезжайте в мой офис.

Селиванов приехал.

— Нам Евгением Макаровичем однажды была задана загадка. В Карибских морях он выловил бутылку «Великоустюгского рома». Из бутылки пили. Пробка её для крепости соединения была обмотана плотной бумагой. Евгений Макарович посчитал, что в обмотке — какая-то отчаянная записка, может, с мольбой о спасении, как в «Детях капитана Гранта». Её исследовали во многих лабораториях, и ничего не поняли. Прошу, Евгений Макарович, принять от нас бутылку и так и не разгаданную записку как свидетельство бестолковщины наших аналитиков.

Куропёлкин взял обмотку пробки, развернулась она сама, и возник совершенно гладкий лист с какими-то странными знаками, острыми, вертикальными, с короткими колючими отростками, будто из готики, и вдруг среди них стали проступать буквы кириллицы, сменившиеся машинописным текстом. Вот что прочитал Куропёлкин: «Уважаемый Евгений Макарович! К вам обращаются представители московской диаспоры Троллей уральского и кавказского происхождения. В Москве мы трудимся со времён Великого князя Ивана Третьего. Но нынче с документами происходит всякая билиберда и только некоторые из нас имеют возможность работать водителями троллейбусов. Но всё это наши проблемы и не ради жалоб мы к вам обратились. Мы восхищены вашими походами и выражаем желание, как и в прежних случаях, сопровождать вас в путешествиях и в Андах, и в Кордильерах, и с особой охотой в районе кратера Бубукина. Ещё раз с почтением. Гильдия московских Троллей».