Земля имеет форму чемодана
Шрифт:
— Я исполню завтра протокольные дела, — сказал Куропёлкин, — и тут же уйду в пастухи. Или учеником в кузницу. Кто мы будем вместе с вами тогда?
— Тебя не отпустят в пастухи.
— А я ни у кого не спрошу. Я вольный человек.
— То есть ты отказываешься от моего предложения?
— Я не хочу испоганить вашу жизнь, — сказал Куропёлкин. — Или доставить вам хоть мельчайший вред.
— Значит, ты не любишь меня, — печально сказала Звонкова. — Ты просто капризный самец. С комплексами неполноценности. Прощай. И сходи к парикмахерам. Жуть на кого похож.
406
Потом пошли дни обещанных Ниной Аркадьевной триумфов. Серьёзных исследований Центр провести не успел, но и ждать окончания их было нельзя. Публика дождалась триумфов. Или хотя бы вразумительных свидетельств состояния здоровья покорителя рекордного маршрута. А покоритель в предварительном вердикте светилами медицины был признан практически здоровым и не опасным для человечества, никаких неведомых болячек не прихватил и не занёс.
В общем, всё происходило, как и должно было происходить. Проход по брусчатке главной площади, правда, не в какой-то особой форме геонавтов (Подмышкин дело прошляпил, или же Куропёлкин возроптал против портняжьего приподношения, но всё же костюм на нём, побритом и ухоженном, был хорош и не китайского пошива). Речи на дощатых помостах. Марши с фигурным движением духовых оркестров. Парады пожарных машин новейших систем. Шуршание на площади клёшей нахимовцев из Владивостока. Проезд Геонавта в открытом кабриолете по избавленным на час от пробок знатным магистралям. А вечером — салют с фейерверком и парковыми безалкогольными гуляниями, балет Григоровича с трагедией белой лебеди в Полу-Большом и приём в императорских залах на Боровицком холме, теперь уже с шипением напитка из Абрау-Дюрсо. Множество светских львов, светских сусликов, светских камышовых котов, а в особенности светских дам, в чуть ли не подвенечных платьях, звякали хрусталём о бокал Куропёлкина. Одна из самых значительных женщин отечества Нина Аркадьевна Звонкова на приёме замечена не была.
«Ну, ладно, — решил Куропёлкин. — Главное, выдержал всю эту дребедень…»
А ему днём ещё и какой-то знак после прохода по красной ковровой дорожке прикрепили к костюму. Но изучать его и вечером Куропёлкин не стал, хватило впечатлений.
«Ну, а дальше-то что?» — думал Куропёлкин.
Похоже, устроители триумфов и сами не знали, что с ним делать.
407
Ешё один день ушёл на продолжение суеты. Но суета угасала. Было для публики немало других увлекательных развлечений. Скажем, в программе Булахова исследовалась судьба выброшенной в американские каменные джунгли певцом-шансонетом Пипеткиным (иначе — Кларком Онежским) некогда любимой жены. На другой же программе выясняли, почему спился в деревне Фролово дояр с самым мощным здесь (в сантиметрах) мужским достоинством. Куропёлкина отпраздновали, и ладно. Он-то вернулся и уже не интересен. А вот бедняга Федор Курчавов-Шляпин так и не был возвращён инопланетянами. О нём и судачили. Куропёлкин же общался с родителями, выписанными из Волокушки, снабдил их деньгами, полученными после расторжения контракта, обещал им, что скоро приедет к ним и обо всём расскажет. Набалтывал что-то толпе интервьюеров и не переставая думал о Нине Аркадьевне Звонковой и о том, какая он скотина.
408
Посетил наконец его куратор Селиванов. И обрадовал Куропёлкина. Объявил, что он, Куропёлкин, стал невыездным и триумфаторские поездки по странам, пожелавшим принять его с почестями, отменяются. Дипломатам этих стран объяснено, что наш Геонавт, как и добытые им образцы разных пород, нуждаются в длительном изучении и пока поездки его за пределы Центра Исследований нецелесообразны. Такая же информация ушла и на центральные каналы телевидения.
— Что? — взволновался Куропёлкин. — Со мной всё так плохо?
— Да нет, — улыбнулся Селиванов. — С вашим организмом всё в порядке. Но вы теперь как бы наше секретное оружие. И вас надо оберегать.
— Что же вы не оберегали меня от известного вам Барри?
— Оберегали, — сказал Селиванов. — Но и ловили на живца. А теперь его прах развеян над северными просторами.
— Спасибо за живца! И какой же прах, если остались шляпа и джинсы.
— Они оказались хорошей выделки. Вас же, Евгений Макарович, ожидает ещё одно существенное испытание резонансного масштаба.
— Это какое же? — удивился Куропёлкин.
— Роды памятной вам Людмилы Афанасьевны Мезенцевой.
— Я такой не знаю! — заявил Куропёлкин. — Я имел дело с Баборыбой, отловленной под вашим надзором профессором Удочкиным, а роды какой-то Мезенцевой меня не волнуют. У меня есть жена.
— Какая жена? — растерялся Селиванов.
— Какая-никакая. Но есть. Любимая жена.
— Но наши кадровики…
— Убоги ваши кадровики!
— Успокойтесь, Евгений Макарович, — взволновался Селиванов. — Завтра у вас будет трудный день. Состоится заседание комиссии Центра исследований с определением вашего статуса, и вы на него приглашены.
409
Видимо, немало денег было затрачено на создание Центра Исследований Геонавтики, думал Куропёлкин, направляясь, в сопровождении, на заседание комиссии по определению ему статуса.
Куропёлкина сопроводили в конференц-зал, но может и не в конференц-зал, а в специальное помещение именно для заседаний решающих людей. Белёные потолки здесь были высокие, без лепнины и с острыми углами, они сразу же заставили Куропёлкина подумать: «Ба! Да это же чемодан!» И стол, довольно протяжённый, за который можно было бы усадить человек сорок, был не круглый, а тоже с острыми углами. Не иначе как теоретика и практика Бавыкина приглашали устроители Центра Исследований Геонавтики консультантом. А может, он и был здесь важнее всех… Куропёлкина члены комиссии встретили дружелюбно, встали, похлопали деликатно, одарили комплиментами, предложили сесть. Всего за столом, обитым, естественно, зелёным сукном, восседало семеро, из них — четверо крепких мужиков, под шестьдесят, державно одетых, лобастых, не лысых, но украшенных возрастным пушком, трое же комиссионеров сидели тощие, отчасти субтильные, и среди них — знаменитый теперь профессор Удочкин, совершивший недавно путешествие с японскими китобоями.
— Ещё раз, Евгений Макарович, должен поблагодарить вас, — сказал один из лобастых, — за вклад в развитие науки, в частности, нашей геофизики.
При этом другой лобастый (пушок рыжий) хмыкнул. Позже выяснилось, что это Политолог, прежде вбивавший в головы студентов основы марксизма-ленинизма. Он явно глядел на Куропёлкина, как на проходимца. Это Куропёлкина задело.
— Да какие уж такие вклады? — сказал Куропёлкин. — Я из северных земель. Уроженцы наших мест, к кому имею наглость причислять себя, отличались тягой к путешествиям. Они присоединили к России Сибирь, вышли к Берингову, нынче, проливу, открыли и осваивали Аляску и Калифорнию. Они были землепроходцами. А кто я, их мелкое отродье? Выходит, землепроходимец. Или точнее, сквозьземлюпроходимец.
Члены комиссии рассмеялись, даже ехида Политолог вынужден был улыбнуться.
— Очень остроумное, хотя и отчасти легкомысленное суждение, — сказал Геофизик.
— Мы принимаем это суждение к сведению, — встал серьёзный лобастый, и Куропёлкин учуял в нём армейскую выправку. — А теперь перейдём к вашему трудоустройству. Вам должны были сообщить, что вы теперь человек засекреченный. Понятно, что не секретный узник. Мы почти все здесь засекреченные. Но ничего, не скучаем. Так какие у вас будут пожелания или требования? На какую должность или на какое звание вы рассчитываете?
— Ни на какие, — решительно сказал Куропёлкин. — Могу согласиться лишь на состояние волонтёра, готового при необходимости содействовать трудам Центра Исследований Геонавтики. И всё.
— Но как же так? Вы теперь — человек государственный и должны быть где-то в штате…
— Прежде всего, я человек — вольный, — сказал Куропёлкин. — И если на меня напялить какой-нибудь мундир, на ожидаемые вами путешествия я уже не буду способен.
— А звание? Вам ведь на что-то надо будет жить…