Земля имеет форму чемодана
Шрифт:
— Ах, вот ты как заговорил! — вскричал Трескучий. — Ты — никто! Ты ни для кого не существуешь! Тебя нет.
— Как это нет! — возмутился Куропёлкин. — Меня никто не вычёркивал из списков избирателей. И я обязан исполнять свой гражданский долг. А меня могут избрать депутатом или президентом. И если что, я напишу заявление в Конституционный суд о нарушении моих прав.
— Оно туда не дойдёт!
— Найду способ.
— Не дойдёт! — продолжал веселиться Трескучий. — Ты из мёртвых душ. Тебя нет. Ты шёл, шёл и вдруг — бац! — провалился в колодец!
163
— Уже проваливался, — сказал Куропёлкин.
— На этот раз ты не возродишься! Да и колодец, как средство, не обязателен, — скривился Трескучий.
— Такое ощущение, господин Трескучий, что это не работодательница Звонкова, — сказал Куропёлкин, — ждёт не дождётся, чтобы придавить гадину, а вы…
— Закрой рот! — приказал Трескучий. — Ты меня достал!
— Вы меня возненавидели, — не мог остановиться Куропёлкин. — Я — ваша оплошность. Но вы возненавидели не её, а меня.
— Хватит! — мрачно произнёс Трескучий. — Слова о том, что ты очень скоро будешь в мёртвых душах, — не шутка.
— Верю! — сказал Куропёлкин. — И чувствую: что-то вас останавливает от поспешных действий. Что-то вы хотите от меня узнать. Или получить.
— Всё ещё продолжаешь наглеть! — Трескучий встал. Но молодцев для подтверждения свирепости угроз приглашать не пожелал. — А ведь ты мог бы усмирить гордыню и постараться предпринять что-то для облегчения своей участи.
— Написать чистосердечное признание, что ли? — спросил Куропёлкин. — И в чём же?
— Это ещё успеется, — сказал Трескучий. — А пока я жду твоего сотрудничества с нами… Со мной.
— Какого рода сотрудничества? — заинтересовался Куропёлкин.
— Информация о характере и корысти исследователей, с которыми тебе всё же придётся контактировать. Это сотрудничество вызвано обережением интересов Нины Аркадьевны. И…
— Вас понял, — сказал Куропёлкин. — И…
— И… — совсем уж неожиданно для Куропёлкина шепотом (только что по сторонам не оглядываясь) произнёс Трескучий. — Тут вопрос деликатный… Есть такой человек… Бавыкин… Тебе не приходилось с ним встречаться?
— Не помню, — быстро сказал Куропёлкин.
Трескучий сощурил глаза:
— А с чего бы ты тогда… в ту ночь… кричал: «Земля имеет форму чемодана!»?
— Не знаю, — искренне сказал Куропёлкин. — Блажь какая-то! Будто бы и не я кричал!
— Ну, хорошо, — спокойно выговорил Трескучий. — Не помнишь, ну и не помнишь. Не знаешь, ну и не знаешь. Но раз в чьих-то дурных мозгах завелась мысль посчитать тебя Пробивателем, встреча с Бавыкиным возможна. И если даже она не произойдёт, то всё равно в беседах с тобой эта фамилия будет упоминаться, и ты, хмырь нагло-сообразительный, поймёшь, о чём идёт речь.
— И что? — спросил Куропёлкин.
— А то, что всё, что связано с Бавыкиным, должно быть известно мне.
— То есть вы склоняете меня к тому, чтобы я стал осведомителем? — сказал Куропёлкин.
— Мне склонять тебя к чему-либо противно! — брезгливо произнёс Трескучий. — Меня заботит спокойствие и здоровье Нины Аркадьевны. А тут возникает, знаю это, опасность для её процветания.
И далее было сказано уж совершенно доверительно:
— Ведь и тебе, я знаю, Нина Аркадьевна не безразлична… Ради неё-то…
И сразу же Трескучий поспешил:
— Я не в тех смыслах. Мне главное — процветание большого дела и государственное служение! Ну, так как?
— Я понял! Понял! — заверил Куропёлкин. — Но если я сейчас же поднесу ладонь к виску, не имея фуражки, как делают, ямайкские бегуны, и заявлю: «Есть. Сегодня и приступаю!», вы мне не поверите. Так что дайте мне время подумать.
— Даю! — великодушно сказал Трескучий. — Два дня. И хватит дурью маяться. Прекращай свою голодовку. Иначе будем кормить насильственно.
— Это вряд ли у вас выйдет, — сказал Куропёлкин. — Я человек — упёртый. И пока мне не предоставят для совместного проживания Баборыбу, голодовку я не отменю.
— Где же я добуду эту идиотскую Баборыбу? — вскричал Трескучий.
— Почему именно вы? — сказал Куропёлкин. — Мои требования адресованы многим. А идиотская Баборыба мне вовсе не нужна.
— А ты, что, не понимаешь, что твоё требование иметь сожительницу, да ещё и особенных свойств, в чешуе, может огорчить тонко чувствующую и беззащитную женщину, одну из самых достойнейших?.. — сказал Трескучий.
— Это кого же? — спросил Куропёлкин.
— Всё, что тебе было положено знать, — сказал Трескучий, — ты от меня узнал. Итак — два дня.
164
«Блефовал Трескучий, блефовал! — решил Куропёлкин. — Давить и размазывать меня, как гадину, ему невыгодно. Какой во всем этом деле, кроме неприязни ко мне и опасений, связанных с личностью профессора Бавыкина, у Трескучего интерес? Неужели наш сухой деляга и циник влюблён в Нину Аркадьевну Звонкову (как вурдалак в ведьму?) и видит в приближавшихся к ней людях враждебных ему негодяев?»
Нет, размышлял Куропёлкин, это слишком простоватое суждение. Хотя есть в нём и здравые предположения. Куропёлкин и раньше не исключал того, что Трескучий не просто верный служака, но и влюблённый в хозяйку… Кто? Рыцарь? Офицер? Самец-мужик? Вряд ли — Рыцарь (хотя именно Рыцарем Трескучий мог держать себя в своём понимании жизни)… Но всё это неважно, рыцарем ли, самцом ли, вурдалаком ли, неважно! Двигало Трескучим несомненно нечто более для него существенное, нежели симпатия или любовь к женщине. Что-то было поверху видимых деяний и служений управляющего Трескучего, что-то значительное влекло его к планетарным или даже космическим, по понятиям Трескучего, удачам, и, если бы удачи эти состоялись, оправданно-выгодным приложением к ним вышла бы любовь к персонажу журнала «Форбс».