Земля королевы Мод
Шрифт:
– А на самом деле?
– А на самом деле если человек не может найти равновесия в себе, снаружи ему тоже обустроить его не удастся. Скорее всего. Но большинство неустанно пробует. Любой строительный супермаркет – тому иллюстрация…
И еще некоторое время мы вот так пикировались ни о чем – тонкие и полупрозрачные, как молодые астрофизики из научно-фантастических романов шестидесятых годов двадцатого века. Стругацкие и Ханлайн – господи, как давно это было! Давно и неправда, но звезды тогда все-таки были удивительно близко к земле… Потом, наконец, мы наелись и отяжелели. Вадиму надоело первому – он прикрыл глаза тяжелыми, не по росту и лицу, веками и опустил на колени, под
По его сценарию я должна была спросить: «Вадим, может быть, теперь вы объясните мне, зачем вы появились в моей жизни спустя почти восемь лет после нашей последней встречи?»
А что мне до его сценария? Я наелась и неплохо провела субботний вечер. Можно было бы еще потанцевать, но из прошлого я помнила, что танцевать с Вадимом мне не очень удобно: когда я даже на небольших каблуках, он получается ниже меня ростом. Сейчас, кажется, это не имеет вообще никакого значения, но я-то, как личность, формировалась не «сейчас». А чтобы кто-то другой, незнакомый, подошел и пригласил меня в ресторане или на танцплощадке – такого со мной и в молодости не случалось. Внешность не располагает. Даже на школьных вечерах мальчишки приглашали меня по договоренности между собой – в очередь, чтобы я не скучала и не злилась. Никаким особым гуманизмом они не страдали – просто я давала им списывать конспекты и решала задачи для всего класса.
Забавно будет, если он теперь отвезет меня домой, поблагодарит за прекрасный вечер и, по своему прежнему обычаю, поцелует на прощание руку у парадной…
В ресторанном гардеробе Вадим достал расчесочку, а я посмотрела на вешалку и подумала об одном из упущений в своей жизни – у меня никогда не было шубы. «Анжелика, купи себе шубу, – помню, просила меня мать. – Ведь ты уже взрослая женщина. У женщины должна быть шуба.» – «Шубу (читай, шкуру убитого им зверя!) женщине должен набросить на плечи мужчина. А иначе получается профанация!» – я смеялась в ответ и тратила деньги на путешествия. В слякотные ленинградские зимы шуба тяжела и нерациональна. Особенно, если ездить на общественном транспорте. Но разве жизнь женщины в целом – имеет какое-то отношение к рациональности?
На стоянке Вадим открыл дверцу машины и приглашающе смотрел на меня. Я смотрела на машину. Она была большая и черная, похожая на модерновую резиновую калошу. Обычная бизнесменская машина: «мерседес в России – народный автомобиль». Но я вдруг почему-то насторожилась, еще пригляделась к ней и в тот же миг догадалась. Именно на этой машине в первый раз приезжала Алина. Ошибок быть не могло – Колян вслух назвал номера машины, и я их не то, чтобы запомнила, но узнала теперь. «Если машина та самая, – медленно, словами подумала я. – Стало быть Вадим… стало быть Вадим не мог быть никем иным, кроме как „человеком из мерседеса“».
– Нет, это все-таки ужасно! – Ирка перед зеркалом ручкой расчески гоняла по невысокому лбу челку, исполненную в стиле «блондаколор».
– Что именно ужасно, Ирочка? – спросила я, засыпая крупу и мелко покрошенную старую булку в кормушку для свинок.
– Ну, я, конечно, редко гляжусь в зеркало, мне некогда, но когда приходится, просто пугаюсь и себя ненавижу. Отвратительно! Не говорю про морщины, и про тусклые глаза, и про все это. Но ведь еще и как будто вся рожа медленно сползает с черепа вниз, и провисает внизу складками. И под глазами, как у собак сенбернаров. Так ведь когда-нибудь проснешься, поднимешь голову, а рожа на подушке останется. Смятая такая, серо-желтая…
Ирка, не будучи художником-сюрреалистом в душе, иногда из-за особенностей своего мышления выдает потрясающе сильные образы. Я легко представила
– Но, Ира, это же как раз обычно – не нравиться себе. Исключение – наоборот.
– Почему это – обычно?! – возмутилась Ирка. – Вот твоя Светка себе всегда нравится.
Про Светку я все знала, но Ирке объяснять не стала. Потому что неэтично. Объяснила по-другому.
– Ну смотри, Ирка, вот предположим человек, женщина, живет в среднем семьдесят лет. Первые десять лет жизни любой человечек так занят наблюдением за окружающим его миром и овладением потребными навыками, что о своей внешности практически не думает. Недосуг ему и ни к чему. Потом начинается подростковый период и годам к пятнадцати мнение о своей внешности уже сформировано. Оно есть, но какое оно? Вспомни!
– Ой, я себе тогда ужасно не нравилась! – быстро сказала Ирка. – Мне казалось, что у меня глаза как пуговицы, бюста нет, и волосы как пакля. Мне твои кудри нравились и любашина фигура…
– Ну вот, а мне не нравился мой нос с горбинкой и высокий рост. Любаша же считала себя слишком маленькой и толстой.
– Толстой?! – ахнула Ирка.
– Ну да. Кто-то на танцах сказал ей, что для ее роста у нее четыре килограмма лишних. Она все пыталась их согнать, но никак не получалось… Ну вот потом где-то годам к шестнадцати-восемнадцати некоторые девочки (но далеко не все!) начинают себе нравиться. У тебя это когда было?
– Ну, после Никитки… – Ирка даже слегка зарделась от смущения. – На меня тогда многие мужчины на фабрике внимание обращали. И старые, и молодые. Комплименты говорили, норовили пощупать, прижать где-нибудь в подсобке или на складе… И я сама понимала, что я, ну… ничего себе смотрюсь…
– Отлично! Значит, где-то ближе к двадцати годам нормальная женщина обретает некую уверенность в своей внешней привлекательности. Потом обычно до тридцати все нормально. Потом?
– Ой, после Люськи у меня почти сразу грудь обвисла и на животе складка появилась. Я даже пластинку с аэробикой купила. Помнишь, тогда продавалась? Там все в таких полосатых чулках? Ты еще смеялась, и говорила, что я и аэробика совместимы как корова и седло. Я обиделась, а ты сказала, что это комплимент, потому что с седлом великолепно совмещается лошадь, а корова, мол, гораздо более полезное и милое животное, а в Индии – вообще священное. И еще у них красивые глаза. А лошадей ты всегда боялась…
– Не помню… – с удивлением протянула я. Вот и думай после этого, когда говоришь: через сколько лет твое самое пустое слово отзовется?
– Ну, в общем, как я теперь понимаю, ты ляпнула с плеча, – мудро заметила Ирка. – А после, как ты всегда умеешь, зубы мне и заговорила… Но аэробикой этой я и вправду, как ты предсказывала, не занималась ни разу. А пластинку только недавно на антресолях видела…
– Прости, Ира, по-видимому, все так и было, – покаянно созналась я и поторопилась вернуться к прежней теме. – Но смотри дальше – после тридцати у обычной женщины опять начинаются тревоги: морщины, седые волосы, с фигурой что-то не так, то есть никакого удовольствия от смотрения в зеркало. Дальше опять же никто не молодеет. Можно также предположить, что с шестидесяти до семидесяти старушек волнует нечто иное, чем свой вид в зеркале. Хотя с теперешними тенденциями поручиться трудно… Ну и подведем баланс: из семидесяти прожитых лет женщина двадцать лет своей внешностью не интересуется, пятнадцать – более или менее ею удовлетворена, а остальные тридцать пять – категорически недовольна. Так что, получается, норма, а что – исключение?