Земля недоступности
Шрифт:
— А ну, братва, наверх… Земля Недоступности.
Толпясь и крича, люди мчались по трапам наверх.
Сгрудившись теснились по бортам:
— Где, где?.. Врешь, там ничего нет.
— Вона, вона я вижу!
А ледокол не переставая долбил острым носом толстые льдины. Сопели машины. Грохотали по осколкам винты. Острый .нос врезался в искрящиеся аквамаринами высокие бока ледяных полей. Льды скрипели, трещали, шуршали по черным бортам. Грохотом наполняли всю стальную коробку. Не выдерживали натиска десяти тысяч лошадиных сил. Расступались, пропуская судно в широкий черный канал.
Ледокол
7. ТАКОВЫХ СНЯТЬ
— «… таковых снять и на своем судне доставить во Владивостокский порт», — закончил басом Воронов. Он крутнул пальцами в воздухе, сделал жест, будто приставлял кулачищем печать к листу, и добавил: — Ну, и там надлежащие подписи.
Немцы не только не сопротивлялись, но даже не возражали. В сопровождении одного матроса весь экипаж «Графа Цеппелина» побрел через лед к чернеющему вдали утюжку «Большевика». Страх перед неожиданным «большевистским пленом» быстро рассеялся. Фамильярная ласковость, составляющая неотъемлемое свойство русского матроса, когда он сталкивается с людьми, попавшими в беду, довольно быстро заставила разойтись мрачно сведенные брови немцев. Особенно молодых.
Иначе обстояло дело с Зарсеном. Он отказался было следовать на корабль. Пришлось даже прибегнуть к угрозе.
С совершенно неожиданной радостью встретил прибытие «Большевика» старший офицер фон–Литке. С трудом передвигая ноги, он выполз из палатки:
— Я готов вас приветствовать не только как спасителей, — любезно заявил он Воронову, — но ваше прибытие избавляет меня от необходимости проходить курс политических наук заново и читать после того длинную лекцию моим товарищам по несчастью. Я собственно говорю о диалектике, которая, кажется, лежит в основе вашего мировоззрения.
— Да, диалектический материализм, как основа марксистского понимания вещей.
— Мне нужно проанализировать некоторые события именно с этой точки зрения. У себя в идеалистическом арсенале я, к сожалению, не нахожу того, что могло бы объяснить ряд событий, имевших место во время нашего путешествия.
— Ну, я думаю, среди нашей судовой молодежи вы найдете себе в этом деле хороших помощников.
— Очень, очень рад, херр командер, — пожал Литке руку Воронова.
Литке был последним присоединившимся к партии, уходившей на корабль. Его тащили на санях, так как он был еще слишком слаб, чтобы итти. При этом Зарсен старательно держался на другом конце группы, избегая даже смотреть в ту сторону, где находился Литке. Он не верил тому, будто Литке действительно не может припомнить, что именно с ним произошло. Казалось, что старший офицер симулирует потерю памяти из каких–то своих соображений.
Билькинса не было с партией. При появлении ледокола американец, точно почувствовал, что речь идет об анулировании всех результатов его экспедиции, поднял вопрос о том, чтобы уходить от берега к туземному поселку. Но немцы еще раз наотрез отказались двигаться по снегам пешком. А собак могло хватить только на незначительную часть зкипажа.
Когда же от борта ледокола
Однако это не могло спасти его положения. Лишь одними сутками позже Билькинса руководимый Михайлой длинный каравай собачьих упряжек подходил к чернеющим на светложелтой полянке хижинам туземного поселка.
К приходу советских моряков положение в поселке оставалось тем же, что и было. Американцы сидели на гребне и охраняли вход в долину. Туземцы оставались у себя в поселке, ежеминутно ожидая нападения, готовые его отражать. В домике Великого жили Хансен и Шнейдер, охраняемые несколькими охотниками. Сам Великий, после тяжелого приступа болезни, начал очень быстро крепнуть. Он уже вставал с постели и ходил по горнице. Однако все попытки Хансена договориться с ним ни к чему не приводили. Великий оставался при том же убеждении, что пришельцы — враги его народа, и не шел ни на какие уступки. Он даже начал с Хансеном совершенно спокойно дружески советоваться, что следует сделать со всеми чужеземцами, как только он совершенно поправится. Скорее, собственно, он советовался о том, каким именно способом их следует истребить. Он стоял на тому что эти белые явились потому, что туземцы уже дважды сделали ошибку. Когда к ним явились злые белые духи, они их первый раз просто убили, обезглавив. Поэтому духи, отыскав свои головы в море, снова пришли.
— В третий раз, вы понимаете, в третий раз! — с ужасом повторял Великий. — Я не знаю, как мне от них отделаться… Знаете, что мне приходит в голову? — он хлопнул себя по лбу. — Да, пожалуй, это будет неплохо. Нам нужно их совершенно уничтожить, так, чтобы они не могли собрать себя и снова притти сюда. Я думаю, что если их сжечь, это будет самым верным средством. Ведь дыма не соберешь. А, как вы думаете? Вот вы хотя бы. Сможете ли вы снова воскреснуть, если я выпущу вас в трубу? Я думаю, нет. — Ну, скажите же мне, дайте мне какой–нибудь совет… Мне так трудно одному думать за всех… Я совершенно один.
Временами Хансену казалось, что весь этот дикий бред только кривляние. Что Великий только делает вид, будто верит тому, что говорит. Хансен приходил к такому убеждению еще и потому, что уж слишком резкой была разница между тем Великим, который нес всю эту невероятную чепуху о духах, и тем просто психически больным человеком, который, ожесточенно растирая себе лоб, страдальчески умолял:
—Скажите, ну, скажите же мне, кто я? Я забыл, забыл… Анна, вот если бы здесь была Анна… О, она бы сказала мне, я знаю. А вы, вы не узнаете меня?
В такие минуты он почти с детской надеждой смотрел в глаза Хансену, ожидая ответа:
— Ну, посмотрите на меня… Вы должны меня знать… Вы должны меня знать.
Хансен, сокрушенно качая головой, тихо говорил:
— Нет… не знаю.
Великий ронял на стол огромную копну взлохмаченной седины и, дергая плечами, плакал навзрыд. Иногда его рыдания всю ночь не давали Хансену уснуть.
А на утро начиталось опять то же самое, с садистическим смакованием подробностей того, Как он расправился с белыми духами.