Земля незнаемая
Шрифт:
– Коли б ещё маленько, и укрылся в лесу. Ан стрела догнала.
– Помер?
– Дышит.
– К боярину-воеводе доставим. Не иначе тати. И человека сгубили.
Старший дозора слез с коня, поднял грамоту, произнёс:
– А тати не все. Третий, вишь, коня у убитого взял. Видать, ускакал, нас завидев.
И долго вертел в руках пергаментный свиток, разглядывал печать на тесёмке. Наконец промолвил:
– Важное письмо вёз гонец, по печати смекаю. Ко всему, и тайное, ибо одному доверено.
Вскочив в седло, старший дозора прикрикнул:
– Гайда!
– и хлестнул коня.
Для сыска и дознания Фролку и Анисима из Звенигорода привезли в Москву, кинули в темницу, что под каменными стенами Кремля.
В темнице мрак, сыро и холодно. Анисим рубаху скинул, укрыл Фролку. Сам в одних портках присел рядышком.
– Не надобно, - рассмеялся тот.
– Скоро нам с тобой жарко будет. Аль запамятовал, в пыточную поволокут.
У Анисима от этих слов озноб по телу. Съёжился. За дверью глухо стучат сапоги караульного. На кремлёвских стенах, слышно, перекликаются дозорные.
– Ночь, - сказал Фролка. Помолчал, снова заговорил: - Ты прости меня, Анисим, не открылся я тебе сразу. Может, и не увязался б ты тогда за мной, коли знал, кто я… В мальстве мать меня и впрямь называла Фролкой. А вот как вырос да в вольную жизнь подался, народ меня прозвал Соловейкой. Бояре по-иному кличут: татем, разбойником… может, для них я и впрямь тать, а простому люду обид не чинил и всё, что у бояр добывал, меж смердами поровну делил.
– Фролка смолк, потом рассмеялся: - То-то всполошились бы княжьи холопы, коли б признали, кто я… Помолчал, потом проговорил:
– Слышишь, Анисим, подтащи меня к двери. Анисим доволок Фролку к двери, усадил, прислонив спиной к ступеням.
– И как мы с тобой, Аниська, изловить себя дали? Проглядели, брат.
Долго сидел Фролка, о чём-то думал, потом позвал караульного:
– Эгей, княжий воин, слушай, о чём говорить тебе стану! Шаги наверху прекратились.
– Княж воин, отзовись!
– снова повторил Фролка.
– Чего те, тать, потребно?
– сердито откликнулся караульный.
– Не злись. Негоже воину злоба. Помираю я и желаю тебе добра. Слушай меня, Соловейку, и запоминай. Мне теперь на воле не гулять и злато с серебром не потребуется. Хочу, чтоб ты им попользовался и меня поминал. Слышишь, о чём сказываю?
– Не верю, тать. Соловейко, сказывают, соловьём петь мастер.
И тут Анисим онемел от удивления. Засвистел Фролка, защёлкал на все лады, залился майским соловьём. На миг почудил Анисим себя не в темнице, а в ночном весеннем лесу. Ярко светит луна, шелестят листья на берёзах, и весело, радостной песней тешится добрая птица.
Фролка оборвал свист так же неожиданно, как и начал.
– Ну, теперь веришь?
– Поверить поверил, да всё одно ты тать.
– Пущай, по-твоему, тать, а ты вот поверь, о чём речь веду. Серебро да злато тебе завещаю. Слышишь, злато!
– Говори!
– нетерпеливо отозвался караульный.
– Коли внимаешь, то и добро. Когда будешь в Звенигороде, спроси у любого мужика, где в лесу Соловейкина поляна. Разыщи её.
Замолчал Фролка, а за дверью караульный голос подаёт:
– Что дале не обсказываешь?
– Погоди, передохну. Так слушай. На той поляне дуб древний, разлапистый. От того дерева».
И снова замолк. Караульный замком загрохотал. Скрипнула на ржавых петлях тяжёлая дверь, подалась. Открылось звёздное небо.
– Где ты тут, уж не помер ли?
– Караульный, гремя сапогами по каменной лестнице, спустился вниз и подошёл к Фролке.
Соловейко еле голос подаёт:
– Здесь я, запоминай… Дуб сыщи…
– Погоди, не разберу.
– Караульный склонился над Фролкой.
– Сказывай дале, не тяни, а то, не ровен час, десятник заявится, тогда делись с ним гривнами.
Анисиму невдомёк, что Фролка затеял. А караульный торопит, чуть не ухом припал к Фролкиным губам. Напрягся весь.
– Экий ты, тать, аль речи лишился?
Тут Фролка изловчился, ухватил караульного за горло, свалил. Руки у Фролки, что кузнечные кувалды, а пальцы как клещи. Попытался было караульный вырваться, но Фролка жмёт шею. Слышит Анисим, хрипит караульный, потом затих. А Фролка уже зовёт:
– Слушай, Аниська, мне отсюда не уйти, а вдвоём нам смерть принимать нет надобности. Я тут о серебре сказывал, так ты моим словам веры не давай. Это я караульного заманывал, на жадность человеческую имел расчёт. Поспешай, пока ночь не на исходе. До рассвета в Кремле укроешься, а днём, как народ к заутрене повалит, из ворот выйдешь. Да в городе не оставайся. Отправишься, Аниська, на юго-западный рубеж. Там казаки черкасские и каневские гуляют. Сыщи-ка, коли удастся, меж них брата моего названого, Фомку-атамана. А по мне, Аниська, не горюй. Я своё отгулял и из темницы не убегу. Не хочу больше бегать.
Опустился Анисим на колени, обнял Фролку.
– Ну-ну, ничто, брат Аниська. Торопись, да вдругорядь не давайся изловить. Княжий суд скорый и немилосердный.
Фролку казнили в июль месяц на Красной площади, у Кремля. Небо гремело частыми грозами, поливало короткими, но густыми дождями. Сверкали молнии. Грозник - июль…
Народ на Красную площадь собрался, шум, гомон.
– Татя казнить будут!
– Не татя, а вора!
– вставил отрок, судя по одежде, из боярских детей.
– Всё одно человека!
– сожалел дед со жбаном кваса. Сергуня с Игнашей для лучшей видимости забрались на кучу брёвен, сложенных у моста через ров. А толпа ждёт потехи.
– Сказывают, злодей-то сам Соловейко!
– Так ли?
– Он свистом и ратника караульного в темницу заманил.
– Ахти!
– всплеснула ладошками девица в красном сарафане.
Всмотрелся Сергуня, узнал. Да это же Аграфена, а рядом с ней, на плечо её опёрся, боярин Версень. Тоже на казнь пришли поглазеть. Тут народ заволновался, забурлил: