Земля незнаемая
Шрифт:
– Вассиан не о твоей власти, государь, печётся, ему боярская котора по сердцу. Это яз тебе речу, кто назвал первым отца твоего и тебя государем.
Василий откашлялся, поднял руку, будто призывая игумена замолчать.
– Не приемлю я обиду твою, отче Иосиф, ибо душой и разумом с тобой. Тебе ль того не знать? Но нужда иное подсказывает мне и к Вассианову толку тянет. Новое на Руси родилось дворянство служилое, а им поместья нужны. Вот и подскажи мне, отче, где землицы набрать пахотной, пригодной? И вот мыслю я, отче, может, братия монастырская от своей землицы откажется? К чему им угодья пахотные, коли вас мир кормит и подношения вам обильные?
Спросил Василий, и в глазах хитринка мелькнула. У Иосифа на бледном лице пятна проступили.
– Богу - Божье, кесарю - кесарево, вспомни, государь, римлян древних слова и не обижай тех, кто в молитвах просит за тебя Бога.
И склонил голову, пряча злобу.
– Вишь, какие речи, - протянул Василий.
– Ты, отче, дале монастыря не желаешь зрить, а я должен и о Руси мыслить.
Встал во весь рост. Вслед за ним поднялся и Иосиф. Промолвил недовольно:
– Прости, государь, коли не то яз тебе сказывал.
– И ты меня прости, отче.
– А на губах усмешка.
Проводил игумена до двери, сам остался в светёлке. Снова уселся в кресло, задумался. В голове мыслям тесно, с одного на другое перескакивают. Заглянул в светёлку боярин Лизута и бесшумно прикрыл дверь. Государь не заметил его. Василий в эту минуту припоминал разговор с Вассианом. Тот вот так же нападал на Иосифа, как Иосиф сегодня на него. Каждый из них норовит его, великого князя, поддержкой заручиться. Ан нет, он, Василий, не станет в церковную свару встревать и исполнять, чего пожелают эти старцы. Пускай до поры погрызутся, а он, государь, власть свою укрепив, не только боярам да князьям, но и самому митрополиту место указывать будет…
Время к полуночи, а великий князь Василий бодрствует. На душе муторно. Не гадал, что дьяк Серый, отцов любимец, измену таит. На него, великого князя и государя, худое слово осмелился сказать. Боярин Лизута самолично слышал и ему донёс. А Версень те зловредные речи Серого подтвердить может, говорил Лизута.
Василий велел дьяка взять в пыточную избу на допрос…
Государь снял с колка тёплый, подбитый мехом кафтан, оделся. Ночь хоть и звёздная, а во дворе темень. Медленно ступая, направился к светившейся зарешеченным оконцем пыточной избе. Караульный не узнал великого князя, окликнул.
Василий ответил коротко:
– Государь!
Пыточная изба на Москве без дела не бывает, а дьяк Фёдор суд вершить горазд. Иному скорый, с малой мукой, другому полной мерой даст её изведать. Дьяком Фёдором детей пугают. Особенно изгаляется дьяк, когда в пыточную избу заявляется великий князь Василий. Государь придёт, рассядется, слушает молча, как дьяк допрос чинит. Иногда вставит словцо или вопрос кинет, словно ударит наотмашь: «С кем злоумышлял противу великого князя и государя?»
И ежели пытаемый не признавал вины, корил дьяка: «Даром хлеб государев жрёшь, Федька…»
У самой двери Василий приостановился, отчего-то поднял глаза к небу, потом вздохнул тяжко, шагнул в избу.
Тускло коптит свеча. Тёмные блики на стенах. Запах горелого мяса.
В голом, подвешенном к балке на вывернутых руках человечке Василий с трудом узнал некогда важного и дородного дьяка Серого.
На мгновение великий князь представил ад. «Старший черт» Федька вскочил при входе государя. Засуетился не в меру и его ретивый помощник, дюжий палач.
Переступил Василий лужу свежей крови, сел на лавку, буркнул угрюмо:
– Отпустите его да остудите.
Палачи сняли тело дьяка Серого, окатили водой из кадки. Открыл он помутневшие глаза, узнал великого князя, заплакал.
– Почто слёзы льёшь?
– хмуро спросил Василий, - Когда меня облаивал, о каре не мыслил. Думал, мне о том не будет ведомо?
– Не виновен я, государь мой Василий Иванович. Оболгали меня.
– Так ли уж?
– спрятал улыбку в бороду Василий и повернулся к дьяку.
– А не покликать ли нам послухов?
И, не дождавшись ответа, велел стоявшему у двери ратнику.
– Покличь Лизуту с Версенем…
Тех с постели подняли сонных. В пыточную избу вошли, оба зуб на зуб не попадут от страха. Великий князь насквозь бояр пронзает глазищами, жжёт.
– Ну?
Лизута, осмелев, скользнул взглядом по Серому. Переспрашивать себя не заставил:
– Дьяк Серый, осударь, сказывал, не тебе, дескать, великим князем быть надлежит, а племяннику Димитрию.
– Вишь, заступник за Димитрия выискался, - протяжно выговорил Василий.
– Ох-хо-хо, неблагодарность какая!
У Серого глаза от ужаса расширились, на Лизуту глядит недоумённо. Потом вдруг сообразил, закричал, взмолился:
– Государь Василий Иванович, облыжно поносит меня боярин!
Но Василий не слушает его, у Версеня спрашивает.
– Подтвердишь ли ты, боярин, слова Лизуты? Иль, может, и вправду оружничий поклёп возводит?
– И прищурился настороженно.
Версеню хочется сказать, что не слышал он от дьяка Серого таких речей, но рядышком палач на боярина надвинулся, и язык заговорил иное:
– Под-подтверждаю!
Великий князь махнул рукой, произнёс устало:
– Отпускаю, не надобны вы мне ныне.
– Уставился на Серого.
– И теперь запираться станешь?
Дал знак дьяк Фёдор, и палач поволок Серого к дыбе. Дико завизжал он, заговорил торопливо:
– Государь Василий Иванович, не вели пытать, всё обскажу. Не мои слова то, а боярина Яропкина. Я же невиновен!
Вздохнул Василий:
– Час от часу не легче. Вона измена какими боярами завладела…
Уходя, угрюмо кинул дьяку.