Земля незнаемая
Шрифт:
– Брат как, Богдан? Поздорову ли?
– Кланяться велел, - успел ответить Игнаша.
– И добре. Настюша!
– позвал Анисим.
– Чего?
– откликнулась невысокая плотная девчонка в сарафане до пят и опущенном по самые брови лёгком платке.
– Гостей встречай, - сказал ей Анисим.
Настюша повернулась к Игнаше и Сергуне, радостно воскликнула:
– Игнашка!
Сергуню она словно не заметила. Он, однако, уловил, как Настюша метнула в него взглядом и тут же отвела взор. И ещё приметил Сергуня, что у Настюши под длинными тёмными
Дрогнуло сердце у Сергуни, кровь к лицу прилила. В голове мысль молнией мелькнула: «Ежели поглядит на меня сейчас, догадается». И ещё пуще краской залился.
К счастью, Анисим позвал их:
– Ну-тко помолотите, согрейтесь с дороги, а Настюша нам тем часом щец сварит.
За работой не почуяли, как и день минул. К вечеру, на заходе солнца, покинули село. Дорогой Игнаша подтрунивал:
– Вижу, понравилась тебе моя сестра. Она у меня и в самом деле ладная да душевная.
Сергуня смолчал. Да и что отвечать Игнаше? Разве соврать, но к чему?
День ото дня становился Степанка нелюдимей. Не проходила обида на Сергуню и Игнату. Терял веру и в пушкари попасть. Временами подумывал, не податься ли в казаки, на окрайну, как Аграфене обещал.
Приметил Богдан, что со Степанкой неладное творится, попробовал поговорить, сказать, что не к добру распаляет себя, попусту, но тот и слушать не захотел.
Чем окончилось бы всё, кто знает. Скорей всего, сбежал бы Степанка с Пушкарного двора, и числился б он по спискам беглым от дел государевых, кабы не явились вскорости за огневым нарядом пушкари.
Уломал Богдан их боярина взять Степанку к себе. «Не беда, что пятнадцатое лето живёт на свете, телом крепок и уж больно охоч к огневому наряду. Надежды парень подаёт немалые. Выйдет со временем из него отменный пушкарь…» И хоть был тот боярин молод, но без спеси. К словам старого мастера прислушался.
Глава 5
МОСКОВСКИЕ БУДНИ
Зима доживала последние дни.
По ночам ещё держались морозы, но днём солнце выгревало и звонко выстукивала капель. Дорога под копытами превратилась в снежное месиво. Скользко.
Лес голый, мрачный.
Сиротливо жмутся берёзы, сникли осины, качают в высоком небе игластыми головами сосны и даже вековые дубы стонут на ветру. И тепло только разлапистым елям. Стоят себе красуются. Длинной лентой растянулся санный поезд князя Семёна Курбского. Княжья челядь, охранная дружина скачут впереди и позади поезда.
Курбский откинулся на подушках, остался один на один со своими заботами.
Из Вильно пришлось уехать нежданно. Три лета провёл князь Семён при дворе великого князя Литовского. Хоть давно тянуло домой, в Москву, но не мог. Прикипел сердцем к великой княгине Елене. Но о том князь Семён даже виду не подавал. И не потому, что опасался гнева её мужа, великого князя Александра, а берег честь Елены.
Может, ещё бы не один год прожил князь Курбский в Вильно, но скоропостижно умер Александр. Позвав князя Семёна к себе, Елена сказала:
– Княже Семён, в глазах твоих читала я всё. Спасибо. Нынче ещё раз сослужи мне. Поспешай в Москву, скажи брату Василию, какая беда стряслась. Чую, за великий стол литовский разгорятся страсти. Обскажи всё. Ещё передай, паны меня притесняют, требуют веру латинскую принять. Пусть Василий за меня вступится.
Курбский со сборами не затянул, на той же неделе пустился в путь.
Зимняя дорога не лёгкая. Тысячевёрстный путь в двадцать дней уложили. Кони подбились, отощали. Притомились люди, не чают, когда в Москву въедут. Каждой ночёвке рады. А уж коли баня предвидится, целый праздник.
На Авдотью [154] весна зиму переборола. Снег осел, начал таять. Курбскому слышно, как ездовые перебрасываются шутками:
– Марток позимье, вишь, как дружно забрал.
– Знамо дело, Авдотья-плющиха снег плющит.
– С неё весне начало.
Чавкают конские копыта по мокрому насту, сани заносит из стороны в сторону.
К обеду добрались до Можайска. Втянулись распахнутыми на день крепостными воротами в город, подвернули к усадьбе воеводы Андрея Сабурова Курбский, отдёрнув шторку, выглядывал нетерпеливо. Надоело и устал, зад отсидел.
154
Церковный праздник в марте.
У самой усадьбы воеводы поезд остановился. Хозяин выскочил на крыльцо, зашумел на челядь. Те засуетились, забегали. Проворный холоп помог Курбскому выбраться из саней. Поправив отороченную собольим мехом шапку, молодой, статный князь шагнул навстречу воеводе. Обнялись. Сабуров справился о дороге, здоровье. Потом вдруг спохватился:
– А у меня, княже Семён, братец самого государя, князь Семён гостит. Из Дмитрова, от брата Юрия, ворочаясь, остановился на передышку. То-то возрадуется.
– Бона что, - как-то неопределённо произнёс Курбский.
– Проходи, княже, в горницу. Я же следом буду. Вот только подуправлюсь маленько.
– Не забудь, боярин Андрей, моих людей приютить да накормить. Ещё, буде можно, пускай им баню истопят, а коней в тепло поставят и зерна отмерят.
У порога Курбский оббил сапоги, потоптался, вытирая подошвы, и только после того толкнул дверь в горницу.
Князь Семён Иванович скучал, сидя на лавке. Волос у князя взъерошен, лицо брюзглое. Вскочил, увидев Курбского, обрадовался: