Земля незнаемая
Шрифт:
– В том, великий хан, твоя воля, хоть и всё ему отдай. Но не вели над послами глумиться.
– О, дерзкий урус! Длинный язык твой уподобился жалу ядовитой змеи. Я вырву его.
– Глаза у Менгли-Гирея сузились, ноздри приплюснутого носа гневно раздувались.
– Князю твоему, нашему слуге Ваське, передай, пусть выход мне даёт, как давала Москва и вся урусская земля хану Узбеку. О-оо!
– Хан воздел руки.
– Урусы думают, что татарские воины наведут страх на Литву. Но видит аллах, я не хочу этого…
Менгли-Гирей отвернулся. Мурзы подскочили к дьякам, вытолкали из царской палаты.
Воротились Морозов с Мамыревым в караван-сарай опечаленные.
– Нелегко посольство вести, - сокрушается Мамырев.
– Ещё как нелегко, - соглашается Морозов - Особливо у крымчаков. Седни не ведаешь, что завтра случится. Перед ханом стоял, дрожью било. Не чаял, что живы выберемся. Ин пронесло.
– Повременим ещё. Мамырев почесал затылок.
– Остерегаюсь, не послал бы Гирей орду на Русь.
– Сам о том подумываю, - согласился Морозов - Поспешать бы домой, в Москву, государю обсказать всё…
К вечеру в караван-сарай приехал мурза Исмаил. Натянул повод коня на кол, прошёл в клеть к дьякам. У тех нетерпение, ждут: с чем Исмаил пожаловал? А может, с мурзой другие татары приехали, схватят, кинут дьяков в яму - и конец?
Исмаил, едва уселся, заговорил. Толмач пересказывает:
– Великий хан во гневе на урусского князя, зачем дары малые шлёт. Менгли-Гирей к литовскому королю милостив, ярлык ему дал на города многие… А ещё великий хан послов урусских отпускает в Московию и сказывает, что он ждёт от князя Василия казны, и кречетов, и утвари дорогой. Да ещё отпустить в Крым царя Абдыл-Летифа [163] , какой многие годы в московской темнице содержится.
163
…отпустить в Крым царя Абдыл-Летифа.
– Абдыл-Летиф был посажен Иваном III на царствование в Казань в 1496 г., но царствовал недолго: его оклеветали перед великим князем и в январе 1502 г. он был схвачен, привезён в Москву, а затем заточён на Белоозеро.
Мурза замолк. Заговорил дьяк Морозов:
– Государю нашему, великому князю Василию Ивановичу, мы слова ханские, мурза Исмаил, передадим. А каков ответ на них государя будет, того не ведаем. Что до короля Сигизмунда, принявшего ханский ярлык, то это его дело. Наш же государь землями своими не по милости хана владеет, а по отчему праву и в ярлыках на города и веси нужды не имеет… Тебя же, мурза Исмаил, как друга нашего, мы отблагодарить хотим.
Мамырев, пока Морозов говорил, сходил, воротился со связкой соболиных шкурок, протянул мурзе. Исмаил рад, дьякам кланяется, руку к груди прикладывает.
Проводили дьяки мурзу, стали собираться на родину.
От озера тянет холодом. Белыми лебедями плавают ледяные глыбы. Тяжёлый, серый вал накатывается, гнётся гребнем на изломе и, ударясь, рассыпается брызгами, пенно выкатывается на берег. Тёмное низкое небо затянулось тучами, слилось с озёрной ширью.
Замер Родион Зиновеич, не шелохнётся. Вал за валом, братьями-близнецами из дальней дали, широко, вольно подступают волны к боярину, устрашают, кипенью дробятся. Водяная пыль сеет Тверде в лицо, мелкими каплями собирается в седой бороде.
К исходу марта добрался Родион Зиновеич до Белоозера, города отдалённого, где жить ему определено государем. В долгом пути выбились из сил кони и люди. Спасибо монахам Кирилловского монастыря, пригрели, дозволили передохнуть…
Налёг на посох боярин, пригорюнился. Краем света кажется ему белозерская земля.
За спиной Тверди упала боярыня Степанида, завыла в голос, забилась о каменистую землю. Вздрогнул Родион Зиновеич, повернулся круто, нахмурился. С трудом поднял боярыню, усадил в возок, прохрипел:
– Трогай!
И заскрипели колеса.
Светится огнями замок виленского воеводы Николая Радзивилла, весело гремит музыка. Через открытую прорезь окон музыка всю ночь будоражит горожан. Старый воевода праздновал день рождения жены Ядвиги.
Со всего княжества Литовского и королевства Польского съехались на торжество паны вельможные. С часу на час ждали короля.
По огромной, освещённой тысячами свечей зале носилась в танце шляхта. Порхали красавицы паненки, отбивали в мазурке каблуки паны.
Высокий, статный Ян Радзивилл в синем, отделанном золотом кунтуше не принимал участия в веселье. Сложив на груди руки, он исподлобья посматривал на молодую мачеху. Легко летала она. Иногда метнёт на Яна быстрый взгляд, и заалеет белое лицо, зальётся краской. Опустит длинные ресницы, отвернётся.
Выдохся старый Радзивилл в пляске, отошёл к мраморной колонне. Подскочила Ядвига к Яну, увела, закружила.
Воевода отёр шею, вздохнул. Не те годы… Раньше не знал устали, а нынче и половины мазурки не выдержал, вона как сердце в груди трепыхает, вот-вот вырвется.
Николай Радзивилл передыхал долго. Вышел на балкон, глотнул воздуха. Ночь сырая, промозглая, и небо затянули тучи. Поёжился. Снова воротился в зал. К воеводе подошёл гетман Острожский, стал рядом. Не отводя восхищённых глаз от Яна и Ядвиги, промолвил:
– Прекрасно, прекрасно, пан Николай. И что за прелестная пара, как Бог свят.
Старого Радзивилла передёрнуло. Он проворчал недовольно:
– Она моя жена, пан Константин, а Ян сын.
– И отвернулся.
– Кхе!
– Гетман кашлянул в кулак, смолчал.
Неприятную заминку нарушило появление короля. Задрав голову, Сигизмунд важно вёл королеву. За спиной короля теснились вельможные паны. Радзивилл с Острожским двинулись навстречу. Сигизмунд поднял руку, и музыка смолкла. Танцы прервались.
– Вельможные паны!
– Король остановился, щипнул тонкий ус - Наш посол, пан Лужанский, привёз из Крыма ярлык. Хан Менгли-Гирей на московского князя Василия недовольство держит и городов его Владимира, Звенигорода, Чернигова, Брянска, Курска, Тулы, Пскова и Великого Новгорода да ещё иных лишает и нам отдаёт во владение. А ещё, вельможные панове, хан даст помощь против Москвы!