Земля незнаемая
Шрифт:
Штормом вынесло ладью к берегу, погнало на камни. Ивашка на руль налёг, кричит, чтоб парус убрали, но ладейщики за свистом ветра не слышат.
С перепугу пробудился Ивашка. Видит, трясёт телегу по ухабам. Рассмеялся и подумал: «С весны уйду плавать».
Подъезжая к Новгороду, заторопил коня. Обогнал молодого смерда в лаптях, с котомкой за плечами.
– Подвезу!
– окликнул его Ивашка.
Смерд запрыгнул на ходу, умостился, прокричал Ивашке над ухом:
– На торжище?
– Брата проведать!
И замолчали.
Чем ближе к городу, тем людней дорога. День начинался тёплый, солнечный. Ивашка скинул кафтан и шапку, остался в одной рубашке и холщовых портах. Пригладил пятерней волосы:
– Ну-тка, признаю ли Кузьку? Боле года не виделись.
Въехав в распахнутые настежь ворота, телега загремела по бревенчатой мостовой. Миновали низкую, крытую дёрном кузницу, оттуда доносился звон железа, удары молота.
Прежде чем искать брата, Ивашка завернул на торг, в душе надеясь увидеть кого-нибудь из ладейщиков.
У самого торга объехали застрявший воз, груженный тяжёлыми крицами [101] . Повстречался весь в саже углежог. За ним плелась впряжённая в телегу лошадь.
Ивашка загляделся на углежога и не заметил стоявших на обочине варягов. Один из них крепкой рукой схватил коня за уезду.
– Но, но, не балуй!
– опомнился Ивашка и соскочил с телеги.
Варяг по виду был из знатных. Длинный бархатный плащ, отороченный соболем, такого же чёрного бархата шапочка. Под плащом разглядел Ивашка броню.
101
Крицы - бесформенные железные болванки.
– Но, но!
– снова предупреждающе проговорил кормчий и двинулся к варягу.
Тот, опустив узду, тоже шёл ему навстречу. Глаза свева злобно блеснули, он что-то выкрикнул по-своему, занёс руку. Ивашка перехватил удар, но тут на него навалились подбежавшие варяги, сбили с ног. Кормчий увидел, как в драку ввязался ехавший с ним смерд. Кто- то из русичей крикнул:
– Люди, свевы наших бьют!
И заволновался, всполошился торг. Похватали новгородцы что под руку подвернулось, кинулись на варягов. Те мечи обнажили, но толпа разъярилась. Вывернулся Ивашка, подмял под себя ярла. Тут бы и лишился Эдмунд живота, не подоспей помощь. Свалили варяги кормчего, оттащили ярла, потом стали кольцом, мечами от толпы отбиваются.
Прибежал кузнец, как был, в кожаном фартуке, с молотом в руке, закричал голосисто:
– Не пускай живьём свевов, будут знать, как замать новгородцев!
Ивашка отполз, отдышался, потом оторвал доску от изгороди, пошёл крушить варягов.
Кинулись свевы отходить, ин новгородцы на пути схватились врукопашную. Бились жестоко, насмерть.
Прискакал верхом тысяцкий Гюрята, приподнялся в стременах, зычно крикнул:
– Опомнись, люд новгородский! Будет поливать улицу кровью!
А от своего подворья боярин Парамон иное орёт, подзадоривает дерущихся:
– Так их, поднажми, ребятушки!
В горячке не увидели, как на помощь варягам спешил одноглазый Якун с отрядом. Ивашка первым заметил, крикнул:
– Укрывайся на Парамоновой дворе!
Едва успели новгородцы закрыть ворота, как подбежал ярл. Разглядев Гюряту, взвизгнул:
– Гляди, что натворили твои люди, боярин!
И ткнул пальцем в поверженных варягов. Гюрята ответил не повышая голоса:
– Драки у новгородцев дело обычное. А за убитых виновные внесут виру. Уводи свою дружину, ярл, а чтоб счесться, кого больше побито и кто прав, кто виновен, созовём вече, пусть оно и решит.
– Нет, тысяцкий, у нас иной закон: око за око!
– И, повернувшись к дружине, указал мечом: - Ломай ворота!
Свевы притащили бревно, раскачав, ударили по створкам. Затрещали запоры, и варяги ворвались во двор…
Ивашка очнулся не скоро. Долго не мог понять, что с ним и где он. Солнце назойливо лезло в глаза, слепило. Он с трудом поднялся. Болела голова. Пощупал рукой затылок, и пальцы стали липкими. Догадался, кровь. Вспомнил: варяги побили всех, кто был на Парамоновой дворе. Он, Ивашка, случайно уцелел, потому что меч лишь скользнул по затылку.
Осмотрелся кормчий - двор пустынный, убитых уже развезли по домам. Он вышел, шатаясь, на улицу и обрадовался. Телега стояла неподалёку, у дерева. Отвязав коня, Ивашка спустился к Волхову, остановился у реки, мылся не спеша, приговаривая:
– Вот те и повидал Кузьку…
В тот день, опасаясь мести новгородцев, одноглазый ярл Якун, посадив варягов на дракары, уплыл из Новгорода. Князь Ярослав в ту пору отдыхал в подгородном селе Ракове. Проведав о драке, озлился на новгородский люд и велел воеводе с полками уйти из города. Остался Новгород без князя и без дружины.
Первые заморозки уступили тёплым солнечным дням. В безоблачном небе далеко слышатся трубные журавлиные крики, а в омытых утренней росой кустарниках зависла серебряная паутина. Она плавает в чистом, пропахшем зрелым ржаным колосом воздухе, липко цепляется за сжатую стерню.
Золотится поле хлебными снопами, густо уставленными в суслонах.
Довольны смерды: урожайный нынешний год.
В Ракове прознал Кузьма, что в лесном озере караси водятся, ни одной зори не пропускает. Утрами тихо. Вода в озере иссиня-чёрная, застыла, не шелохнётся, с виду густая, что кисель.
Склонится Кузьма над удочкой, глаза на поплавок пялит, чуть поведёт его в сторону - раз, и подсек.
За минувшее лето вытянулся Кузьма что жердь, а непомерно великая голова, того и гляди, обломит худую шею.
Кузьма на житье не жалуется - князь Ярослав работой не обременил. Только и дел у него - в неделю единожды развернуть пергамент и записать, что случилось за минувшее время.
Откладывая исписанные листы, подчас подумывал Кузька, ну как через века прочтёт какой-нибудь грамотей и скажет: «Кто ты был, мой далёкий собрат по перу? Умудрённый ли годами старей либо инок-послушник?»