Земля обетованная
Шрифт:
Ты мой солнечный луч, моя радость и счастье!
Даже в сумрачный день освещаешь мой путь…
— Пьяные твои глаза! Постыдился бы песни распевать в день похорон своего отца, — с презреньем сказала Бетти, возвращаясь из кухни с чайником и чашкой.
— Похороны были вчера. — Джозеф посмотрел на часы. — Хочешь ехидничать, так потрудись хотя бы точной быть. — Он еще помурлыкал немного, пока чай стыл на маленьком столике рядом. Затем умолк и стал смотреть на нее в ожидании вопросов.
— Ладно, я пошла спать, — сказала она.
— Ты не хочешь спросить, чем я был занят?
— Я и так, по запаху, знаю, чем ты был занят.
— Не больно-то любезно с твоей стороны.
— Ты допил свой чай? Я уберу.
— А я думал, ты захочешь поговорить. Нет, я еще не допил. — Он налил себе еще чашку, не пролив ни капли, и взял овсяное печенье.
— Дуглас мог бы сразу сказать, что ночевать не будет. Я бы ему не стелила.
— Мы разговорились, — загадочно сказал Джозеф с набитым ртом.
— Он мог бы предупредить. Да где уж там. Не в первый раз.
Снова молчание начало растекаться по комнате, и Джозефу это показалось невыносимым. Он доел печенье, запил его чаем и сел поудобнее, благочестиво сложив небольшие белые руки на плотной черной ткани пальто.
— Он и Мэри… они решили временно расстаться, — объявил он.
— Я так и подумала. Дураки!
— Почему ты так подумала? — Руки его нервно задвигались.
— Что еще он тебе сказал?
— Мы много говорили.
— Прекрасно.
Бетти встала, подошла к Джозефу, взяла поднос и направилась в кухню.
— Куда ты?
— Иду спать.
— Ты не хочешь послушать?
— Я не собираюсь вытягивать из тебя щипцами каждое слово, Джозеф. То, что ты можешь сказать, для меня очень важно, поэтому или ты говори, или я подожду до завтра, когда ты проспишься.
— Я не пьян.
— Ну, это как сказать.
— Я расстроен, только и всего. День-то какой тяжелый был, Бетти. Все считают, что я ничего не чувствую, раз я нос не вешаю. А ведь я к отцу очень привязан был. И он ко мне. Когда ему что-нибудь надо было, он не к кому другому, а ко мне обращался. Он меня любил, вот оно как, и я ему платил тем же. А теперь все эти дугласовские дела… мне-то ведь тоже неприятно, будто сама не понимаешь. Тянуть из меня надо только потому, что мне не хочется говорить об этом.
Уверенность в собственной правоте мгновенно улетучилась из сердца Бетти. Она вдруг отчетливо увидела разменявшего седьмой десяток человека, сбитого с толку, пьяненького, совсем павшего духом, неспособного точно определить свое горе, неспособного справиться с чувствами, которые вызвала откровенность Дугласа. Она поняла, как много дал ему вечер, проведенный с сыном, и мысленно поблагодарила Дугласа за внимание к отцу, за то, что он взял на себя часть ее обязанностей.
— Мы оба очень устали, — сказала она. — Может, лучше отложим разговор до утра.
— Утром я никогда не соберусь, — сказал он. — Да и вообще… О чем там говорить, худшее ты уже знаешь. Ты все-таки сядь, милушка. А то мне все кажется, что надо мной полицейский стоит.
Она все же не удержалась и унесла поднос в кухню, чтобы гостиная выглядела опрятно, не удержалась и от того, чтобы взять еще один медный предмет и открыть тюбик с пастой для чистки в ожидании, пока Джозеф раскачается.
Он описал вечер во всех подробностях: рассказал, как они ходили в общежитие для престарелых и помянули там Джона с его старыми друзьями, потом зашли к одному школьному товарищу Дугласа и как обосновались наконец в «Короне», побывав до того еще в двух пивных — в «Килдэре» и во «Льве с ягненком». Он рассказал ей все, что Дуглас говорил о своей работе. «Теперь уж он от писания не отстанет, и будь что будет. Будь что будет! Хорошо сказано, а?» Он поведал ей с трепетом в голосе, что у Дугласа нет ни гроша, так что он вынужден был продать свою лондонскую квартиру. Не упустив ни одной подробности, он рассказал о задуманной Дугласом серии телевизионных передач «Районы Англии». Он был польщен непривычной откровенностью и совершенно захвачен подробностями: обычно сын о своих делах говорил мало, да и то в общих чертах, так что и запоминать было нечего. В этот же раз Дуглас чувствовал себя ответственным за поддержание разговора и сделал его темой задуманные им телевизионные передачи. Он хотел таким образом оказать отцу уважение, что в такой день было необходимо; его мучила совесть оттого, что он часто забывал «чтить отца своего», оттого, что сыновьи чувства быстро превратились у него в приятельские, а приятельские — в холодные.
Дело в том, что, став взрослым, он взял с отцом современный «товарищеский» тон, сделал попытку, без всякой гарантии на успех, установить с ним совершенно новые отношения. Обычно товарищеские, дружеские отношения зарождаются случайно или складываются постепенно на почве взаимного интереса. Его связь с отцом можно было назвать случайностью только в космическом плане. Взаимный интерес был основателен, однако жизнь врозь, без постоянного обмена впечатлениями исключала близкую дружбу и легкие отношения. Следовательно, умнее всего было держаться с отцом по-сыновьему. И действительно, по мере того как Дуглас, прикинувшись блудным сыном, рассказывал отцу о своей жизни, он вдруг по каким-то неуловимым признакам понял, что тон выбран им правильно. Старый порядок не подвел. Оба заметили это и почувствовали облегчение. Однако оба сознавали, что вряд ли это надолго. Дуглас слишком быстро вышел за пределы отцовского жизненного опыта. В учениках теперь зачастую оказывался отец. А сын оказался из тех, кто открывает новые пути, ломает прежние понятия относительно выбора профессии, отношения к деньгам, оправданности риска. Старый порядок не мог существовать, если нарушались законы, удерживающие в равновесии всю структуру человеческих отношений; однако, действуя, он приносил добрые плоды.
— А потом он рассказал мне про это, — добрался наконец Джозеф до той части рассказа, которая только и интересовала Бетти. Ему было сейчас так же неловко говорить об этом, как прежде слушать. Вот ведь странно, думал он, вся его взрослая жизнь протекла рядом с этой женщиной, а до сих пор есть целые области жизни, спрятанные от них стыдливостью, утратившие для них интерес, потому что они были недостаточно смелы, чтобы коснуться их. До сих пор они никогда не затрагивали многих тем, потому что не знали, как это сделать, не смущая один другого. Возможно, такая броня была необходима при долгой совместной жизни. Как бы то ни было, поставленный перед необходимостью рассказать жене про сына, Джозеф замялся.
— Про что?
— Я не думаю, что между ними все кончено, вовсе нет. Я ему говорю: «Мэри хорошая женщина. Твоя мать и я, мы оба любим Мэри». Просто до его сведения довел.
— Что же произошло? — Бетти еле сдерживалась, однако понимала, что только терпение поможет ей выяснить все до конца.
— Видишь ли, дело в том… — Джозеф торопливо затянулся сигаретой, — что он ушел… ушел из дома и поселился отдельно в небольшой квартире. Снял себе.
— Один.
— Что ты хочешь сказать?
— Один?
— А почему бы ему одному не пожить?
— Брось, Джозеф. За этим стоит женщина.
— Женщина?
— Это у тебя на лбу написано.
Протестовать Джозеф не мог. Однако ее проницательность захватила его врасплох. Он думал, что, умолчав об этом факте, оградит Бетти и Дугласа от лишних неприятностей. Сообщение унижало их обоих: он знал, что она примет измену Дугласа близко к сердцу.
— Что у меня на лбу написано?
Его маневр был так беспомощен, что она не сказала ни слова и только продолжала внимательно и настороженно смотреть на него, желая узнать правду.