Земля обетованная
Шрифт:
Ему представлялось, будто он еще мальчиком взвалил себе на плечи котомку и отправился в паломничество, желая узнать все о науке, о литературе, о своих собственных способностях и, наконец, о реальном мире. И с чем же он вернулся? У него нет основания уважать себя, ему нечем раздразнить интеллектуальное любопытство, нечем возбудить свою энергию; он совершенно измотан противоречиями, которые возникают в результате его поступков, в достаточной степени логичных и последовательных. Ведь любя, не отступаются, так кажется? Но, не отступаясь от двух женщин, он довел себя до того, что сердце его и сознание оказались расщепленными, и он превратился в человека то ли порочного, то ли безвольного. И потом, решив по возможности освободиться от всех обязательств, человек обычно что-то выигрывает, не так ли? А вот он почему-то должен хвататься за любую подвернувшуюся работу с расторопностью нищего, обивающего пороги кухонь в хороших гостиницах. Нужно писать о том, что глубже всего прочувствовал, вот тогда будешь верен себе и своей музе. Да, конечно! Ну а элегическая повесть, которую он только что закончил — не была ли она с его стороны всего лишь сентиментальным жестом? Имеет ли она какую-нибудь ценность? И почему она так измучила его?
— На! — Мать сунула ему свой носовой платок, окаймленный кружевцем, с вышитой голубым монограммой в уголке. — Возьми!
Она отвернулась, но он успел поймать в ее глазах выражение сочувствия и понимания. Джозеф тоже смотрел на него с почти восторженным состраданием. Гарри энергично кивал в знак соболезнования.
Дуглас сообразил: они решили, что он оплакивает деда. Такое откровенное проявление горя с его стороны тронуло всех. Постепенно люди стали расходиться: одни направлялись к автобусным остановкам, другие садились в машины — кто в свои, кто в чужие, — третьи шли домой пешком по пустому вечернему городу, тихонько толкуя о похоронах. При жизни старый Джон связывал их вместе.
Слезы Дугласа были достойной и заслуженной данью ему, считали все.
2
— Мы будем обязательно венчаться в церкви, — сказал он.
— Зачем?
— Все так делают. Почти все. Здесь, во всяком случае.
— А, ерунда! Я в эти вещи не верю.
— А я верю.
— В церкви святой Марии я венчаться не буду — имей это в виду.
Гарри улыбнулся, и Эйлин, решив, что ее взяла, кинула в него подушку. Они находились у него дома. Гарри, немного пьяный, еще не снявший черного галстука, был рад отвлечься мыслями от похорон, которые глубоко его взволновали. Ему пришлось сделать над собой большое усилие, чтобы скрыть свои чувства: он не хотел расстраивать остальных, которые имели несравненно больше прав горевать, чем он. Он на лету поймал подушку и осторожно бросил назад, так что она пролетела над самой головой Эйлин, чуть задев волосы.
— В церкви святой Марии мы венчаться будем — будет и оглашение, и хор, и все прочее, — сказал он. — Имей это в виду!
— Но я же беременна.
— Этого совсем не видно.
— И я атеистка.
— Все, что тебе нужно, — это ответить на несколько простых вопросов.
— Да и стоить это сколько будет.
— Ничего, я заплачу.
— Ты же на пособии.
— У меня кое-что отложено.
— Не будешь же ты тратить сбережения на свадьбу в церкви! Опомнись, Гарри, ну что ты мелешь!
Она пожалела, что не смогла сдержать раздражения, но его настойчивость показалась ей очень уж неразумной. Недавно она обнаружила, что беременна, и была поражена, какой радостью это наполнило ее. Гарри был счастлив — еще бы он не был, с гордостью думала она — и сразу же взялся за приготовления. Сначала она считала, что он просто дразнит ее, говоря о церковном браке, и не обращала на это внимания. Гораздо важнее был вопрос с его работой. Гарри уволили по сокращению штатов.
— Гарри, — сказала она, безуспешно стараясь подавить в голосе лекторскую интонацию. — Давай не будем глупить. Ты безработный. И при теперешнем положении вещей можешь оставаться без работы еще очень долго. И даже если ты найдешь работу, она, скорее всего, будет временной, и тебе придется ждать бог знает сколько, прежде чем ты получишь то, что хочешь. У нас скоро будет ребенок. Мне придется отказаться от чтения лекций и переехать в Тэрстон, а это означает, что и я стану безработной. Кроме того, мне придется сидеть дома первый год, а может, и второй — у меня есть кое-какие планы, но вряд ли они осуществимы, — так что, милый, сейчас просто не время затевать дорогостоящую свадьбу. В конце концов, это анахронизм.
— Не так уж дорого все это стоит, — сказал Гарри. — Обычно много денег уходит на платья, но ты можешь купить себе новое обыкновенное платье и венчаться в нем.
— Халат для беременных?
— Не повод для шуток.
— Я не желаю торжественно вышагивать по церковному проходу под взглядами половины Тэрстона.
— Может, еще погода будет дождливая. И никто не придет.
— Не в этом дело.
— А в чем, Эйлин?
Она помолчала, но теперь уже в ней заговорило упрямство, притупившее чуткость. Потому она и не уловила нового оттенка в тоне Гарри, не заметила необычной нервности рук, просьбу уступить во взгляде.
— Дело в том, что человек должен жить согласно своим убеждениям. Я отказалась ходить в церковь с того самого дня, как вступила в организацию «Молодые социалисты», и я бы чувствовала себя дурой и выглядела дурой, если бы пошла наперекор своим убеждениям. Я знаю, что ты верующий, и уважаю твои верования, но и ты должен уважать мою точку зрения.
— Я и уважаю.
— В таком случае — регистрация?
— Нет.
— Прошу тебя, Гарри.
— Я не хотел говорить этого… — он помолчал, — но, понимаешь ли, венчаться в церкви я хочу не ради тебя — а ради Бетти… ради матери. Дуглас уехал и оженился не то в Париже, не то еще где-то там… за границей… она при этом не присутствовала. Ты же знаешь, как она любит свадьбы и как ей всегда хотелось играть роль на таком торжестве. Ну вот, тут мы и пригодимся. Тут она сможет развернуться.
Эйлин покачала головой и вытянула сигарету из пачки. Каждый раз, когда она закуривала, у Гарри перед глазами возникал плакат с изображением беременной женщины, которая жадно курит проникотиненную сигарету до самого ее канцерогенного конца, и надпись: «КУРЕНИЕ МОЖЕТ ПОВРЕДИТЬ ВАШЕМУ РЕБЕНКУ». Но он ничего не сказал, тут уж она должна сама решать, а если он попытается давить на нее, будет только хуже.
— Ради Бетти? — переспросила она.
— Да.
Она подумала. — Хорошо.
Он победил. По тому, какое облегчение он испытал, можно было судить, сколь велика была его решимость отстоять свою позицию в вопросе свадьбы. Он считал, что Бетти нужна забота, беда только, возможности его были ограниченны — так хоть этот-то пустяк он мог сделать.
— И нечего ухмыляться, как жирный кот, — сказала Эйлин и протянула ему обе руки. Когда он взял их, она потянула сильней и заставила его опуститься рядом с собой на ворох ярких подушек, брошенных прямо на пол.
— У меня есть новость, — сказал он. — Я не хотел говорить раньше… не знаю, мне казалось, это было бы не вовремя. — Не давая ей возможности спросить, что, собственно, он имеет в виду — ее излюбленный разговорный прием, целью которого было сбить собеседника с толку, — он поспешно продолжал: — Я получил работу, здесь, на заводе. В конторе при складе — денег приблизительно столько же.
— Но ведь это работа, не требующая никакой квалификации… и блестящей карьеры она тоже не сулит.
— Мне там нравится. Большинство грузчиков играет в той или иной команде. Все они прекрасные ребята. Я думаю, мне там будет хорошо.
— Мне жаль…
— Жалеть тут нечего. Мне так совсем не жаль.
— Да я вовсе не о том жалею. Мне жалко, что я такая дрянная — ну, когда я вылезла с «работой, не требующей квалификации», — она нахмурилась, — доказывает только, как мы закоснели в буржуазных понятиях… и какими снобами можем оказаться. Глупо! Прости. — Она чмокнула его в щеку, подумала, что в таких поцелуях есть что-то снисходительное, и, обняв его за шею, крепко поцеловала прямо в губы. — Вся беда в том, что ты такой славный, ужасно-ужасно славный, а я уж забыла, когда мне приходилось иметь дело с очень честными и очень славными людьми.