Земля обетованная
Шрифт:
— Фрэнк Эдвардс работает на том же складе. — Гарри помолчал. — Мы сможем обсуждать с ним тактику.
— Тактику следующей игры, — торжественно произнесла она.
— Следующего матча, ты права.
— Ты милый. Славный. Дурачок! — Она разделяла слова поцелуями, первый из которых был запечатлен у него на лбу, затем они стали спускаться вниз к горлу. Она начала расстегивать пуговицы у него на рубашке. Он немедленно отозвался, распустив молнию у нее на платье.
— Мои планы тебя не очень интересуют, а? — спросила она.
— Конечно, интересуют. Подними-ка руки. — Она подняла, и он стянул с нее платье.
— Я хочу выставить свою кандидатуру от лейбористской партии на дополнительных выборах в этом избирательном округе.
Гарри продолжал целовать и раздевать ее, не теряя скорости и не сбиваясь с ритма.
— Здесь победа обеспечена тори.
— Нынче никто ни в чем не может быть уверен.
— Мученье с этими колготками, — сказал он.
— Итак, может статься, что ты сделал матерью будущего члена парламента.
— Давай я потушу свет. — Он голый прошел через всю комнату; Эйлин любила его наготу — ей нравились его крепость, худоба, белизна тела. Но она держала это про себя: такие речи приводили его в смущение.
— Я не шучу. Хочу добиться, чтобы мою кандидатуру выставили.
— Значит, в некотором смысле беременность будет даже кстати, а? — Он выключил свет, и электрический камин оскалился на них двумя раскаленными прутьями.
— Вот так хорошо, — сказала она. — Гарри. Гарри! Я согласна, только белого платья я не надену. Тсс! Не говори ничего. Ничего, ничего не говори.
Он никогда не причинял ей боли, но ласки его были бурны. Все то, что никогда не говорилось, для чего не находилось нужных слов, уходило в действия, и у Эйлин захватывало дух, когда он поднимал ее, переворачивал, вскидывал как пушинку…
Гарри затряс головой, влажные от пота волосы свисали на бледное, склонившееся над ней лицо, глаза были плотно зажмурены, как от боли.
— Нет! — сказал он и повторил несколько раз, как уже было с ним две последние ночи: — НЕТ! Нет! Нет! Нет! Нет!
Слова выкрикивались яростно. Дело в том, что после смерти старого Джона он «являлся» Гарри в такие вот неподходящие моменты. И сейчас перед ним все отчетливее возникало лицо дорогого ему старика — живое выражение и смеющиеся ярко-голубые глаза, а в них неистребимое желание жить.
3
Догадка ударила Бетти как обухом по голове: Дуглас и Мэри расстались. Вот почему он так увертывался от ее вопросов. Вот почему отводил глаза в сторону, когда она расспрашивала его о Джоне. Вот почему у него такой запущенный вид. Он отправился с Джозефом в пивную, и она с нетерпением ждала их возвращения, твердо решив добиться правды, опасаясь в то же время, как бы чего не напортить неосторожными словами, не обидеть его. Мэри не должна была отпускать его, когда он в таком состоянии.
Чтобы отвлечься, она села перед телевизором и стала начищать медные безделушки, которыми были увешаны стены гостиной, придавая ей сходство с сувенирной лавкой. Хотя в разговоре она любила порой пожаловаться, что насандаливать их только лишняя работа, на деле же это занятие нравилось ей, успокаивало. Она сидела на краешке стула, озабоченная и растерянная, очки, которые она надевала редко, тоже, казалось, растерянно сползли ей на самый кончик носа. Шел двенадцатый час, их можно было ждать с минуты на минуту — правда, Джозеф не раз хвастался, что «тэрстонские пивные закрываются точно в половине одиннадцатого, ну и раз уж ты там, так хочешь не хочешь сиди еще два часа как минимум». Он любил рассказывать о ночных попойках, о том, какой у них иногда идет картеж с головокружительными ставками; всякими такими штуками он по-мальчишески гордился, радовался, когда город представал местом, где бывают происшествия, трагические и забавные, где живут незаурядные люди. Повседневная жизнь города наводила на него скуку. Дуглас чересчур много пьет — это сообщил ей Джозеф в последний приезд сына, когда тот прожил несколько дней в своем коттедже, чтобы «встретиться с возможным покупателем» — по крайней мере так он сказал им. И она, конечно, поверила ему. Теперь же ей казалось, что он просто хотел побыть в одиночестве и все обдумать.
Мысль, что брак сына может расстроиться, ужаснула ее. Она знала, что теперь это случается гораздо чаще, чем прежде, но, даже представляя себе, эту возможность, приходила в панику, возмущалась до глубины души. Она знала, что количество разводов неуклонно растет, соглашалась, что для людей, которые не сошлись характером, иногда бывает гораздо лучше разойтись, чем растягивать мучения, — отказать Бетти в терпимости и отзывчивости было нельзя. Но Дуглас-то был ее сын. Его утрата была ее утратой, его неудача — ее, и, если он наносил кому-то обиду, частично в ответе была она. Ну и потом, у Дугласа и Мэри есть сын, ее внук. Ее священный долг — защитить мальчика, оградить его от всех бед. И это она сделает. Это основное. А дальше уж будь что будет. Такое решение несколько ее успокоило.
Джозеф вернулся домой около двух. Он пришел пьяный, усталый и без Дугласа.
— Дуглас решил ехать в коттедж, ему надо обдумать свои дела, — объявил он, старательно выговаривая слова, предваряя гневный вопрос, которым она непременно бы его встретила. — Иногда человеку нужно побыть одному. — Он неожиданно плюхнулся в кресло. — Устал я.
— Не удивительно.
— Как насчет чашечки чая?
— Чашка чая тебе мало поможет. — Она встала и пошла заваривать чай, оставив его одного.
Джозеф хотел было снять пальто, но передумал. Все равно скоро придется раздеваться на ночь, тогда уж заодно. Да и холодно как-то. Он обвел равнодушным взглядом аккуратно прибранную комнату: он всегда был равнодушен к тому, что его окружало. Весь этот уют и красота, к которым так стремилась Бетти, натирая, перекрашивая, передвигая, тщательно подбирая подходящие по цвету ковры, занавески, подушки, постоянно перевешивая картинки, переставляя безделушки, что умиротворяло ее, — все это ни капельки не трогало его и не восхищало. В голом бараке он чувствовал бы себя так же хорошо.
Сложи заботы в свой старый ранец
И улыбнись скорей, скорей…
Он пел вполголоса, хотя за стеной не было соседей. Отдельный домик, хоть и маленький. Свое именье. Но ему вовсе не казалось, что он чего-то достиг. «Мы с Дугласом два сапога пара, — сказал он себе, — не можем угомониться, все нам мало». Он хотел, чтобы они с сыном были похожи. Сегодняшний вечер тем и был приятен, что они так славно поговорили по душам.