Земля по экватору
Шрифт:
Вовк был электриком. В его документах, пересланных с учебного отряда, говорилось, что «по всем предметам матрос Вовк показал отличные знания». Званцев уже познакомился с документами новичков и радовался, что не ошибся в своем «крестнике».
Теперь у Вовка было огромное и сложное электрохозяйство корабля, в том числе святая святых — спрятанный в крохотном кубрике возле машинного отделения гирокомпас… А начать ему пришлось в тот же день с простой электрической лампочки. В каюте командира перегорела лампочка, и Ратанов попросил мичмана прислать электрика. Пошел Вовк.
Вниз, в свою каюту, Ратанов спустился уже ночью и, случайно подняв глаза, увидел, что стеклянный матовый плафон весь в трещинах. Утром Ратанов сказал об этом боцману, и Жадов ответил:
— Должно быть, во время последних стрельб потрескалось. Сейчас переменю: у меня три штуки есть в запасе.
Через два дня и этот запас кончился. Плафоны трескались один за другим, хотя корабль еще не выходил в море и никаких стрельб не было.
Первым причину этого непонятного явления открыл мичман Жадов. Он подошел к Вовку и опросил:
— Проводку в кают-компании проверял?
— Так точно.
— А сигнализацию?
— Всю проверил.
— А голова твоя где была? — прищурился мичман.
Степан растерялся, таким неожиданным был этот вопрос.
— Как это где? На месте была, — надо полагать!
— Ладно! — махнул рукой Жадов. — На первый раз прощаю.
Больше Вовк в командирские каюты — не ходил.
Жадов не выдержал и как-то за обедом рассказал офицерам об этих плафонах. Рассказывал он красочно, даже пытался показать, как матрос, согнувшись в три погибели, входит в кают-компанию или каюту, потом распрямляется и — хрясь о плафон. Званцев хохотал, вытирая выступившие слезы, инженер-механик даже постанывал — так здорово изображал новичка боцман, лишь Ратанов сидел, уткнувшись в свою тарелку.
— Собственно говоря, — наконец сказал он, — я не вижу во всем этом ничего смешного. И вы напрасно миндальничаете с новичками, мичман. Матрос бил плафоны и скрывал это. Не понимаю, над чем смеяться.
В кают-компании сразу стало тихо. Ратанов встал — за ним поднялись вое.
Званцев зашел в каюту командира через час, когда у Ратанов а выдалось свободное время и он решил немного отдохнуть: ночью корабль уходил на дозорную линию.
— Что это с тобой, Кирилл Петрович? — опросил он, закуривая. — До сих пор ты любил хорошую шутку.
— Оставь этот разговор, — перебил его командир. — А если хочешь честно — не нравится мне твой «крестник». Жалею, что послушался тебя и взял его на корабль. Почему, спросишь? Не люблю застенчивых. Хоть убей — не люблю. — Он даже встал со своего дивана. — Люблю четкость, люблю подтянутость, люблю быстроту. А этот парень ходит, как мешок, говоришь с ним — переминается с ноги на ногу. Тюлень, а не матрос.
Званцев слушал его терпеливо: он знал, что командиру надо выговориться.
— Ну, Кирилл Петрович, это тоже не дело: «люблю— не люблю». Он, действительно, увалень. Четкость и подтянутость приходят не сразу. Парень же, по-моему, подходящий. Знаешь, как его у нас прозвали? Два Степана.
— Вот и давай, воспитывай его, — буркнул Ратанов. — Он Два Степана да ты Степан — глядишь вас уже и трое…
Званцев пошел к себе, так и не поняв, почему командир невзлюбил нового электрика.
Подсознательно, быть может, Званцев приглядывался к Вовку пристальней, чем к другим новичкам. Другие вошли в быт корабля как-то очень легко, и через несколько дней их уже трудно было отличить от «старичков». Зато Степан все время был на виду. Его огромный рост сразу бросался в глаза. И Званцев сам не раз слышал шуточки, которые отпускали матросы по адресу Степана. Казалось, они были неутомимы в своем острословии.
— Кок, одну порцию недодал! — кричал кто-нибудь из них.
— Кому?
— Вовку. Их же Два Степана все-таки.
Или Вовк лезет из люка на палубу:
— Внимание, появилась голова Двух Степанов. Через полчаса появятся ноги.
Или:
— Слушай, Два Степана. Тебе на гражданку идти никакого смысла уже нет. Оставайся на флоте. Мачтой можешь служить или, еще лучше, буйком. А что? Встанешь себе на дно и будешь руководить кораблями.
Званцев однажды опросил его:
— Товарищи над вами подшучивают. Вы не обижаетесь?
— А чего же обижаться? — удивился Вовк. — Они ж не со зла, верно?
Добродушие так и сияло на его лице. Лишь однажды, когда его особенно донял маленький и вертлявый Тенягин, Вовк проучил его.
Жадов послал Вовка за Тенягиным — тот был ему зачем-то нужен. Степан спустился в кубрик и опросил ребят, где Тенями, хотя моторист сидел тут же за столом и читал.
— Да вот он. Не видишь, что ли?
— Где?
— Да за столом. Ты что, ослеп?
И тогда (о, какой это был восторг!) Степан неспешно вытащил из-под робы бинокль, на минутку одолженный у сигнальщика, навел его на Тенягина и неуверенно сказал:
— Кажется, вижу…
Вот тебе и увалень! Вот тебе и тихоня!
Вовк работал, не зная усталости. Он все время чего-то делал, и казалось, его карманы лопались от мотков изоляционки, кусков проволоки, отверток, щипчиков, плоскогубцев… Однажды вскользь Званцев сказал об этом за ужином, и Ратанов пожал плечами:
— Трудолюбие — это, Степан Григорьевич, норма поведения, а не предмет для изумления, да! Тем более Вовк, кажется, из крестьян?
— Да, — ответил Званцев. — Деревня Ручьи, Гродненской области.
— Ишь ты, как знаешь биографию своего «крестница». Ну, а вот Телятин, например, откуда?
И Званцев, не моргнув глазом, ответил: «Ленинград, улица Ракова, один. Знаешь такой старинный дом с колоннами? Архитектор Руска, конец XVIII века…»
— Память же у тебя, — смутившись, буркнул командир.
Вое на корабле шло своим чередом. На неделю или даже на десять дней БО-270 уходил на дозорную линию и утюжил Финский залив. Стороной, по Большой дороге, шли транспорты и танкеры. Рыбаки тралили неподалеку на своих видавших виды суденышках и плевали на шестибалльную волну. Упрямо дул холодный побережник, «большой охотник» покачивало, и кое-кто из новичков лежал пластом в кубрике… А Званцев волновался: как Вовк?