Земля родная
Шрифт:
— И приятелей… Конечно, если есть такие…
Такие нашлись. Они сидели в конце стола: Сережка Трубников, Санька Брагин, Андрей Панков, Гринька Вохминцев. Среди гостей были Вера Кичигина, Валя Бояршинова, Фрося Черепанова. Был еще незнакомый Сережке очень подвижной, изысканно одетый молодой человек, знакомя с которым, Наденька сказала:
— Двоюродный брат Звонарев.
Этот двоюродный брат уделял Наденьке подозрительно много внимания. Кроме Звонарева, все ребята сидели притихшие, немножечко нахохленные и чуточку растерянные. Куда тут храбриться! На другом конце стола восседали почтенные, строгие люди. Одни их имена
Застольной компании пока не образовалось. Может быть, потому, что не успели еще приглядеться друг к другу. Может быть, потому, что молодежь робела в присутствии начальства, а представители старшего поколения не хотели выглядеть легкомысленными. Даже именинница была необычно молчаливой.
Анна Васильевна перебирала в руках кисточки скатерти. Старший Панков сосредоточенно ловил вилкой мелкие грибы на тарелке. Заместитель директора говорил совсем не подходящие к случаю истины, вроде того, что вот и зима наступила, что надо бы как-то подтянуть транспортный цех, который не справляется с перевозками.
Пробовали петь. Старинный запевала Мирон Васильевич тонким дребезжащим голосом затянул песню про белого генерала, который вел на расстрел отважных коммунаров. Кто как мог поддерживал запевалу, но от этой песни не стало веселее, и она смолкла.
Санька локтем толкнул в бок Трубникова:
— Ну-ка, покажи, как наши умеют.
— Не могу, горло простудил, — трагическим шепотом сообщил Сережка.
— Врешь. Ты утром пел.
— То утром, а сейчас вечер. И вообще, чего ты ко мне пристаешь? Можно не только петь, а и плясать. Вот возьми да спляши…
— Мне как-то не того…
— Вот и мне тоже…
Одним словом, мужская половина молодежи была покамест не на высоте. Но Сережку можно было извинить. До песен ли ему, когда за одним столом сидит Зот Филиппович? Будет ли приподнятым настроение Сережки, если энергичный двоюродный братец переключил все внимание на Наденьку, нашептывая ей что-то смешное, и она весело улыбается.
— Кавалеры наши совсем скисли. Надюша, может, мы попробуем, а? Зот Филиппович, вы разрешите нам спеть? — спросила своим грудным сочным голосом Вера Кичигина.
— Что за вопрос, Верочка? Конечно, можно, даже нужно, даже необходимо!
— «Уж ты сад»? — деловито спросила Вера.
Валя Бояршинова и Наденька Красилова кивнули.
Вера чуть заметно дала знак Наде, и они запели:
Уж ты сад, ты мой сад…Низкий голос Нади был как бы бархатом, на котором засверкал всеми оттенками богатый голос Веры.
Сад зелененький..Восхищенно покачал головой Панков. Зот Филиппович задорно подмигнул ему. Мирон Васильевич оставил в покое тарелку и вилку. Заместитель директора замолчал. Анна Васильевна выпрямилась. Все переглянулись: дескать, вот что значит — молодость! И никто из них не решился подтянуть: еще чего доброго неверным звуком разрушишь это хрупкое и нежное создание — песню.
Ты зачем рано цветешь, Осыпаешься?Тут осторожно
Вступил Сережка Трубников. Его соловьиный голос сразу завладел песней. Вера Кичигина только того и ждала, чтобы запел Сережка. Она как бы посторонилась, и теперь ее красивый, сочный голос тоже стал фоном, тоже стал тем самым бархатом, на котором засиял всеми оттенками тенор Сережки Трубникова.
Вера поднялась вдруг, как настоящий дирижер, взмахнула полными руками. Заключительный куплет пели, повинуясь этим нежным девичьим рукам. Песня, покорная воле этой смуглой девушки, стала еще стройней. Вот Вера подняла над головой вытянутые кверху ладони, песня взлетела на самые верхи, и выше всех взметнулся голос Сережки. Вера резко опустила руки. Раздались аплодисменты.
Анна Васильевна всплеснула руками:
— Вот, чертенята, а!
Лицо Мирона Васильевича Панкова сияло:
— Ай, как спелись, разбойники! Не зря топтались возле нашего палисадника!
— Ну, Трубников, не ожидал. Честное слово! Сергей, как тебя по батюшке? — проговорил Зот Филиппович.
— До отчества еще не дорос, Зот Филиппович… — потупил глаза Сережка.
— Как не дорос? — строго повысил голос Красилов. — Слушай, что говорят старшие, они кое-что понимают. Если ты будешь варить сталь, как вот поешь, если ты будешь вкладывать в дело столько души, сколько вкладываешь в песню, из тебя получится второй Мирон Панков. Понял, Сергей, как тебя по отчеству?
— Васильевич…
— Давай-ко, Сергей Васильевич, чокнемся. Спасибо вам, ребята, за песню. И тебе, Мирон, спасибо — хорошего соловья подобрал на базаре!
И рухнула стенка, отделявшая Сережку от старого инженера…
…После Наденькиных именин было у Сережки еще одно знаменательное событие: он побывал там, откуда пришел на завод, — на базаре.
Был день получки. В очереди возле кассы вся панковская бригада стояла вместе. Люди расписывались в ведомости, укладывали в карманы пачки денег. Народ постарше отделял от пачек маленькую толику и прятал их в секретных карманчиках. Это называлось — «заначка». Согрешил и Мирон Васильевич. Проделал он это с хитрой улыбкой и отвел Сережку в сторону.
— Мы на семейном совете насчет тебя одну штуку решили. Человек ты теперь видный. Скоро даже женатым будешь…
— Поторопились решать. С женитьбой не спешу. Не дорос пока, — рассмеялся Сережка.
Половину каждой получки Трубников отдавал Панкову на хранение — на себя не очень надеялся. Так же поступил он и сейчас.
— Добре… — принимая деньги, сказал Панков. — Дело, брат, не в женитьбе. Это я к слову. Ты же рабочий, подручный сталевара. Тебе одеться надо получше.
— Одеться — это хорошо. — Сережка почесал за ухом. — Но грошей маловато…
— Ты пять получек получил? Получил. Деньги на ветер бросал? Нет, не бросал. Они у моей старухи, а она в нашем семействе — знаменитая копилка.
— Так я же обедал у вас. Потом всякие хлопоты…
— Обедал… Хлопоты… — передразнил его Мирон Васильевич. — Не хватит — своих добавим. Потом рассчитаешься. Забирай Брагина и Вохминцева. Через пять минут выходим.
Зашли на минуту в дом Панковых. Степановна передала мужу деньги и какой-то сверток.
— Что это? — спросил Сережка.
— Секрет. Поживешь — узнаешь, — уклончиво ответил Мирон Васильевич и взял пакет подмышку.