Земля у нас такая

Мисько Павел Андреевич

Мать зажгла на кухне лампу и сразу начала ругаться:

– Как дам мешалкой по этой коптилке... Блестит, как волчий глаз, ничего не видать. Хоть бы ты, Алексей, лампу побольше купил.

Голос отца:

– Ат! Не хватало забот... Темно - ложись спать. Всего не переделаешь...

Улеглись пораньше спать и они. Я еще слышал, как мать шептала отцу:

– Целый день плотники грызлись с Иваном Феклиным... Мало ему в горло того, что колхоз платит за работу... Подбивал строителей, чтоб и с деда сорвать рублей по

пятьдесят на человека.

– Все равно этому ненасытному будет мало...

Я стараюсь уснуть и не могу. Подымается зло на дядьку Ивана: мало того, что баламутит свою семью, так еще и колхозников развращает. И зачем он сюда, в Грабовку, явился?

ЧЬЯ РУБАХА БЛИЖЕ К ТЕЛУ!

Утром, когда я почесывался и зевал у колодца, не осмеливаясь плеснуть в лицо холодной воды, на улице послышался треск мотоцикла.

Я выскочил за ворота...

Хмурцы, отец и сын, сидели на мотоцикле. Витя ухватил Антона Петровича за пояс и что-то кричал мне - не разобрать. Хмурец-старший сбавил газ, и я услышал:

– Говорю - что там делать с этим мхом втроем? Лучше я тетрадок куплю и в музей забегу. Давно не были, может, новости есть.

– Давай!.. Только и на нашу долю тетрадок захвати - и мне, и Грише. Деньги потом отдадим...

Витя кивнул головой. Мотоцикл рванул с места.

Завтракаю и спешу к хате деда Стахея. Здесь уже стучат топоры: кто сидит верхом на бревне, выдалбливает зарезы на концах, кто вырубает в бревнах пазы. С топором и отец Гриши - тюк, тюк... Без всякой охоты тюкает, лицо темное, злое.

У забора стоит лошадь с телегой - сивая, брюхатая кобылка. Телега сзади и спереди крест-накрест переплетена веревками.

Дверь сеней распахнулась перед самым моим носом:

– Наконец-то! Ну и любишь ты поспать...

– Да я уже давно...

– Давно - так тем более: где пропадал?

Быстро садимся, трогаемся с места. Нас провожает тяжелым взглядом дядька Иван. Гриша в его сторону даже не глядит.

Уже за деревней говорит:

– Вчера опять цеплялся. "Ты опозорил меня перед людьми!" - кричит. А я ему: сам ты себя опозорил, хуже не придумаешь... Как схватит меня - что клещами... Во, смотри - рука посинела...

Кобыла неохотно трусит по дороге, чуть не каждую минуту оглядывается назад.

– Жеребенок в конюшне остался, наверное, о нем думает... Но-о! - вертит вожжами над головой Гриша. - А сегодня еду из конюшни - мать навстречу... С дойки возвращается... Смотрит на меня, а слезы кап-кап-кап... А я по кобыле, да бегом, бегом... Думал - сам разревусь... Принесла мне рубашки, пиджак... Ничего не говорила, только плакала... Не знаю, что и делать.

Гришуха ты, Гришуха... Жалко мне тебя, да что я могу сказать, что посоветовать?

В лесу мы несколько раз сворачиваем на боковые, более глухие дороги, подбираемся поближе к Неману, к Соловьиной долине.

Ровно, еле слышно

шумят сосны. Перекрикиваются невидимые пеночки. У самой дороги вниз головой по сосне ползают серые пищухи. Где-то в шатах вековой сосны жалобно поскрипывает сойка. "Ке-е-у! - в каком-то отчаянии и страхе вскрикивает большой черный дятел и добавляет скороговоркой: Кюр-кюр-кюр-кюр!"

Телега то мягко катится по песку, то подпрыгивает на корнях. Дорога ведет в гору, виляет между деревьев, спускается в ложбину и наконец теряется во мху. Колеса продавливают в зелено-желтом толстом ковре глубокие колеи.

На дне ложбины торчат несколько захудалых, лохматых сосенок, лежит наискосок обомшелый, с обломанными сучьями выворотень. Глухо и немного жутковато...

Соскакиваем и сразу тонем во мху по колено. Я кувыркаюсь через голову, потом обхватываю Гришу сзади. Тот зажимает мне руки и пробует приемом самбо швырнуть через себя. Падаем оба...

– А теперь мы тебя дожмем, дожмем... Лопатками к земле... - ему удается усесться на мне, моя спина продавливает мох до самой земли. Что-то слабо хрустнуло подо мной...

– Гриб! - кричу я, и Гриша ослабляет нажим. Миг - и я наверху, раскладываю противника на лопатки.

– Ладно - один-один! - сдается Чаратун.

Сели, начали срывать, разворачивать мох... И правда, раздавили молоденького, с бело-розовой шляпкой боровика.

– Ура!!! - закричал я во все горло. - Эх, и грибков наберем! Колосовиков, белых! Никто еще о них не знает!

– Пока не надерем моху, о грибах - ни звука! - остудил меня Гриша. А самому невтерпеж - круть головой вправо, круть - влево...

Моховое пушистое одеяло снизу бело-рыжее. На голой земле остается грибница-паутина, по ней во все стороны разбегаются букашки...

Гриб... Еще гриб... Есть беленькие и маленькие, как желуди. Вот это работа: тут же и вознаграждение выдается!

Не прошло и часа, как заполнили телегу, да еще и сверху натоптали большую копну.

– Ну - все... Привяжи покрепче кобылу, поищем грибов, - вытер я пот со лба.

Пока Гриша возится с лошадью, я бегу к выворотню.

Есть!.. За стволом, почерневшим, с опавшей корой, почти друг возле друга чуть выглядывают, раздвинув мох, вишневые, загорелые шапочки. Эх, ножик бы мне! А ножика нет, он - у Гриши...

Какие длинные, белые и хрупкие ножки грибов!

Провожу глазами линию между местами, где сидели сорванные грибы. Ага, грибная тропка ведет вниз... А в другую сторону? Наверное, туда, на горку, огибает поваленное дерево. Начну снизу, выхвачу у Гришки из-под носа...

– Ленька, давай сюда! - зовет вдруг Гриша, а сам сидит на корточках и все режет, режет ножом.

Ну и пусть... Я оглядываюсь на свои следы и вижу на месте, где недавно топтался, раздавленный гриб. Ай-я-яй... Разиня... Спокойнее надо, спокойнее!..