Земля вечной войны
Шрифт:
– Я попробую, – ответил Юс.
Больше Семен не сказал ни слова, – пока врезанная в склон над глубоким каньоном дорога не миновала узкие скальные ворота, нырнув в туннель, пробитый в утесе, почти смыкавшемся со скалой напротив. А за туннелем лежала длинная, просторная чаша долины, зеленая, влажная, с деревьями, полями и утопавшим в саду кишлаком.
– Добралыся, – сказал Семен угрюмо. – Вахандонг. Далей – на ногах.
Глава 17
Паковались до позднего вечера. На плоский пятачок у реки согнали дюжину верблюдов и два десятка ослов, и без конца вязали, перевязывали, примеривали, пинали, ставили на колени, орали, хлестали, уговаривали и чертыхались.
С самого утра Юсу хотелось выпить воды, обыкновенной, чистой, холодной воды. Но пить здесь можно было только чай, обжигающий, раскаленный, из кипяченной на медленном кизячном огне речной воды. Юс видел, как ее набирали, – черпнув ведром прямо из цементного шуршащего потока. В десяти метрах вверх по течению, приподняв хвост, на мелкую прибрежную гальку мочился тощий теленок, а чайханщик, белозубо усмехаясь, проволок ведром у самого берега, а потом вылил зачерпнутое в застланный мешковиной котел. Мешковину приподнял, повозил, будто промывая золото. Вынул, отнес в угол двора, высыпал. Улыбнулся Юсу, сверкнув белыми зубами из-под усов. Удивительно, но тут у всех были отличные, здоровые зубы – и у детей, и у стариков. На той стороне, за Алаем, здоровые зубы можно встретить разве что у заезжего альпиниста. А здесь, с такой водой и пищей, – утром лепешка с шир-чаем, вечером лепешка с шир-чаем, – будто фарфоровые, ровные, чистые. Правда, здесь все, от мала до велика, беспрерывно жевали какие-то веточки. Выплевывали, разлохматив, одну, тут же доставали из кармана следующую. Шавер дал Юсу попробовать. Юс, едва сунув в рот, выплюнул, – язык обожгло колючей смолистой горечью. Шавер же похлопал его по плечу и сказал, что жевать нужно, пока не привык, тихонько, медленно, горькая она только снаружи, а смола внутри сладкая и вкусная, и от нее, как от табака, в голове яснеет. Полезная она, – даже младенцы сосут. И захохотал.
Шавер выловил Юса, когда тот, разозленный суматохой и жарой, решил прогуляться вверх, – к прохладе и чистой холодной воде, – и успел уже подняться высоко над кишлаком и увидеть сквозь узкий створ ущелья внизу медленные, покатые холмы рыже-кирпичного, обожженного солнцем нагорья. Шавер приехал снизу на мохнатой мелкой лошаденке. Заметив, замахал руками, закричал. Спрыгнул рядом, тяжело дыша.
– Ну, альпинист-скалолаз, – сказал, утерев пот рукой. – Куда тебя несет? Нельзя тут так. Чуть успел. А если б не успел?
– Куда не успел?
– Ай, чудак-человек. Тут же война была. Совсем не понимаешь? Мины тут. Везде тут все в минах. Местные знают. Они как ходили, когда вернулись? Ишака сперва или овец. Потом только сами.
– Вернулись?
– Ну да. Лет пять тому. Когда русские за Пяндж пошли, местных отсюда всех вывезли. Кого-то аж в Куляб. А потом они вернулись. Куда им внизу, они и не умеют ничего, и люди чужие. Совсем чужие. … Ох, и заставил ты побегать. Не видел, какие мины противопехотные? Они пластмассовые, – Шавер для убе-дительности показал двумя пальцами, какого именно размера мины, – их горстями разбрасывают. Как семечки. Наступишь – и нога тю-тю. А куда без ноги пойдешь? Никуда не пойдешь, помрешь. Пошли, чаю выпьем, поедим-запоем.
Юс покорно кивнул и поплелся вниз, стараясь ступать в точности там, где ступала Шаверова лошаденка.
В чайхане, за толстенными глинобитными стенами, было прохладно. Юс задремал под Шаверову болтовню, улегшись на толстое ватное одеяло. И чай оказался не так уж плох. Его забеляли молоком, на зубах почти не хрустело, – и не разберешь, откуда вода.
– Нет, ты подумай, чудак-человек, – втолковывал Шавер, – они тут в жизни поля больше сотки не видели, и то полоской на склоне. А их – вниз согнали, где до горизонта пыль и сушь. Внизу воздух гуще, сытнее, они там болели…
– Да, сытнее, сытнее, – кивал спросонья Юс.
– А к тому же, посуди сам, не той веры они. Спроси, скажут: правоверные мы, как и все, а на самом деле у них здесь огонь святой. И мулла тут разве что в Мургабе есть, а в Кызылрабате нету. Нету. А кто у них свадьбы справляет, а? А?
– Справляет, справляет, – соглашался Юс.
– Хороший ты мужик, – вдруг сказал Шавер. – Скажи, будешь в меня стрелять?
– Стрелять? Куда? Зачем? ?
– Ну, ну, – Шавер захохотал, – Проснулся? Проснулся? Никуда стрелять, никуда, заснул совсем, испугался, а? Не пугайся, спи, скоро коня зарежем, есть-пить будем, а ты пока спи-отдыхай.
– Да ну тебя, – сказал Юс вяло, переворачиваясь на другой бок.
– Я пойду, верблюда увьючу, ишака пну, а ты спи, спи.
– Угу, – сонно согласился Юс.
Казалось, он и не спал вовсе, только прикрыл глаза, и под потолком все так же жужжала одинокая муха, так же суетился в углу чайханщик, и пахло лепешками. Только за дверью пролегли длинные тени и стал громче шум реки.
– Снова ты в чайхане. Кажется, тебе понравилась здешняя жизнь?
Юс повернулся. Нина сидела на одеяле в метре от него, медленно потягивала чай из глиняной пиалушки. Улыбалась.
– Не хотела тебя будить. Ты так сладко спал. Как ребенок.
– Спасибо.
– Хочешь лепешку? Возьми, свежие. Бедняга чайханщик сегодня весь день хлопочет.
– Спасибо, – Юс отодрал длинную полосу от тонкого, пышного, похрустывающего под пальцами блина, откусил.
– Вкусно.
– У них тут хорошая пшеница. Хоть и гибридная. На Памире селекционная станция была. Все хотели поля здешние засеять, – Нина вздохнула. – Мы завтра выходим. Рано. Ты… ты держись ко мне поближе. Я не знаю, что наш общий друг затевает, но у нас могут быть проблемы. Даже до того, как попадем на базу. У тебя оружие есть?
– Угу, – промычал жующий Юс, доставая из-за пазухи небольшой кургузый пистолет.
Вечером весь кишлак пировал с гостями вокруг костра, сложенного из трех старых покрышек. Рядом с ним горел крохотный костерок, чистый, совсем бездымный, сложенный из крохотных арчовых полешек на светлом плоском камне. Развел его одетый в белое старик. Ударил кремнем по куску железа, бросив искру в груду полупрозрачных стружек. А потом, раздув пламя, бросил занявшуюся щепку на облитые бензином покрышки.
Тотчас все вокруг закричали, забили в ладоши. Понесли по кругу огромное блюдо с мелко нарезанным мясом, приволокли на шестах, поставили у костра чан. Старик взмахнул над ним рукой, высыпал щепотку пепла. Ковшиком зачерпнул, отпил. Медленно вылил назад, поведя тонкой струйкой над всем котлом. Несколько оставшихся капель стряхнул в маленький костер. У большого котла стали трое с черпаками. Люди подходили, кланяясь, им наливали горячую, пенную, казавшуюся черной в багровом свете костра жижу.
Юс тоже выпил ее. Она была как молодое, густое пиво, – сладкая, вязковатая, крепкая. От нее сразу зашумело в голове. Юс засмеялся и погрозил пальцем холодным звездам над головой. Ухватил с поднесенного блюда кусок полусырого, пресного мяса. Принялся жевать, брызгая мясным соком.
У костра танцевали. По очереди, выходя в круг, под мерный жестяной грохот барабанов. Мужчины притопывали, поднимали руки над головой, кружились. Женщины взмахивали длиннокрылыми, разноцветными платками. К костру вышла и Есуй. Юс не сразу узнал ее. Она была такая тонкая, гибкая, так кружилась, и платок летел вокруг нее как ветер. И лицо у нее было холодное, бесстрастное, бронзовое. Хлопья пепла летели как черный снег, и глаза ее казались узкими комьями темноты, вынырнувшими из зеркала.