Земля ягуара
Шрифт:
Но тех это не волновало. Медленным шагом, не разрывая дистанции, они приближались к оторопевшим индейцам. Ромке было плохо видно за клубами порохового дыма, но казалось, что враги, оказавшиеся ближе к всадникам, пытаются отодвинуться в задние ряды, а некоторые просто бросают копья и пятятся назад.
— Дядька Мирослав! — Ромка ухватился за руку, все еще лежащую у него на плече. — Да неужто туземцы сейчас побегут?
— Сам гляди.
В рядах индейцев наблюдалось явное смятение. Передние, уже не таясь, старались пролезть в задние ряды, задние продолжали напирать, начиналась давка. Всадники прибавили ходу. Копыта лошадей
Передние ряды туземцев уже вовсю перли назад, давя своих. Кое-где они уже начали прокладывать себе дорогу силой оружия.
— Дядька Мирослав, а ведь и правда бегут!
— Тише ты. Бегут, но теперь бы не увлечься.
— Как это?
— Если всадники в толпу врубятся, их могут с коней стащить и понять, что не так уж все страшно. Тогда нам отсюда подобру не уйти.
— М-да…
Несмотря на жару, подбитый ватой дублет и тяжелый панцирь, по спине парня пробежал неприятный холодок. Отношение местных жителей к побежденным не понравилось ему еще в деревне, в которой они познакомились с де Агильяром.
Но Педро де Альварадо знал свое дело. Он четко держал дистанцию, а ряды нападающих смешивались все больше и больше. Фланги тоже отпрянули. В центре же происходил настоящий хаос. Армия табасков бежала, бросая оружие или опуская его на головы и тела, загораживающие путь к отступлению. Те, кто падал, больше не поднимались с земли, затоптанные ногами собратьев. Некоторые от отчаянья бросались не назад, в давку, а в стороны, но бежали все. Конница, забирая левее, начала охоту. По правому флангу заработала артиллерия. Через пятнадцать минут перед стеной не осталось ни одного туземца. Потери армии табасков были огромны. Сотни, тысячи бойцов неподвижно лежали в бороздах, глядя в чистое небо широко распахнутыми глазами.
Из клубов порохового дыма появились кавалеристы. На длинных веревках они вели за собой нескольких индейцев, судя по богатым одеждам — вождей или военачальников. Альварадо и его люди даже не думали придерживать коней, и пленным приходилось поторапливаться. Они падали, оступаясь и оскальзываясь на том, что осталось от грозной на вид армии, волочились по земле, вскакивали и снова бежали. Когда кавалькада добралась до стен, они представляли собой довольно жалкое зрелище.
Солдаты приветствовали кавалеристов громкими криками. Те махали руками в перчатках. Бледное лицо героя дня Альварадо прорезали глубокие морщины, вокруг глаз залегли темные круги. Ромка подумал, что уж коли им тут было так страшно, то каково пришлось капитану, на плечи которого легла такая ответственность. Несмотря на всю славу, доставшуюся Альварадо, юноша ни за что не поменялся бы с ним местами.
Копыта цокали по каменной мостовой, унося к храму победителей и пленников. Пехотинцы и артиллеристы остались у своих проломов.
— Дядька Мирослав, как думаете, снова попрут?
— Нет, — ответил тот. — Думаю, долгое время они с нами… с испанцами воевать не станут. Такого страху натерпелись.
— А пленников куда?
— На допрос, вестимо. К Кортесу. Люди важные. Я вот думаю, надо бы как-то узнать, о чем они там говорить будут. Вдруг родителя твоего помянут.
— Так я сбегаю.
— Куда? — покачал головой Мирослав. — Ты теперь капитан и должен находиться там, где поставлен. А ежели уйдешь, да с оружием, то дезертирство получится. Повесить могут.
— Повесить? — усомнился Ромка. — Такие звери?
— Не звери, но дисциплину нужно держать жестоко. — Он сунул под нос Ромке костистый кулак. Представь, не прекратили бы палить, потому как боязно, не исполнили бы приказа. Так стрелки угвоздили бы конников, а индейцы потом — нас. И все. Карачун.
— А если бы ничего не получилось из этой затеи и правильнее было бы стрелять?
— В том и прелесть, и беда армии. Приказы не обсуждают, их выполняют.
— А если я слушаться не люблю? — Юноша выпятил грудь под кирасой.
— Тогда тебе в армии тяжело будет. — Он посмотрел на Ромку долгим задумчивым взглядом. — Ладно, пойду прогуляюсь до верху.
— А вам-то ничего не будет?
— Мне-то? Нет. Я ж слуга. Ну, велят тебе меня выпороть. — Он пожал плечами, развернулся и двинулся вверх по мощеной мостовой.
Повинуясь приказу рожка, как глас божий прозвучавшего из храма, Ромка отрядил десяток солдат в караулы, а сам присел на лафет пушки, кисло пахнущей порохом. Ведь странно, кажется, богатеет человек, растет в должности, так ему должно быть больше позволено. А получается наоборот совсем. Пока только за себя отвечаешь, какой с тебя спрос? Выжил — хорошо, нет — отпели и закопали. А как капитаном стал, и не важно, что командуешь всего парой десятков жадных до золота головорезов, многим из которых на родине петля светит, уже куда хочешь ходить не моги. Повесят.
Ромкины мысли прервал топот копыт. Он поднял голову, поправил съехавший на лоб шлем и чуть не свалился с лафета от удивления. По улице от храма вниз двумя колонами ехали всадники, а между ними шли два рослых статных индейца, недавно взятых в полон. В руках они несли обычные испанские подарки — бусы, зеркальца, головы держали гордо и лишь изредка бросали косые взгляды то вправо, то влево.
— Куда это их? Вешать, что ли, с почетным караулом? — удивился один из солдат.
— Если на казнь, зачем подарки дарить перед этим? — рассудительно ответил второй.
— Так куда?
— Кто знает…
Всадники довели аборигенов до одного из проломов. Командир отряда, родственник губернатора Кубы Диего Веласкеса, привстал на стременах, махнул рукой и сказал: «Vaya con Dios» [23] . Индейцы смотрели на него непонимающе. Испанец еще несколько раз махнул рукой в сторону поля, усеянного трупами, но те стояли истуканами. Тогда конкистадор двинул вперед своего коня, направив его грудью на трясущихся людей. Те отступили на несколько шагов, потом обернулись и понеслись по полю, перепрыгивая через трупы и воронки от ядер, зайцами петляя и поминутно оглядываясь, будто ожидая выстрела в спину.
23
Идите с Богом.
Понаблюдав за ними несколько минут, всадники развернулись и поехали обратно к храму. Скоро цоканье копыт растворилось в полуденном зное.
Солдаты вернулись к своим разговорам. Под монотонное гудение их голосов Ромка стал подремывать на солнцепеке.
Часа через полтора появился Мирослав, сел рядом с лафетом, на котором заворочался юноша, вырванный из дремоты, и, вопреки обычаю, заговорил первым:
— Адмирал — либо самый великий дипломат в мире, либо самый бездарный.
— Что случилось-то?