Земля зеленая
Шрифт:
Кроме Креслыня, в корчме никого не было. Бривинь подсел к нему. Пить грог ему не хотелось. Но так как за буфетом сидела Латыня Рауда и перелистывала журнал «Ауструмс» в розовой обложке, Ванагу показалось неприличным заказать мерку водки, и он велел замешать два стакана грога. Креслынь из тех простаков, которые не понимают, какая честь разделить компанию с Бривинем и пить его грог. Пригорюнившись, сидел он около своей нетронутой мерки, — пьяницей он не был и в корчму заходил редко.
— Разве у тебя есть время так рассиживаться? — строго спросил Ванаг. — Ведь в Вейбаны завезли льномялку. Ты уже кончил?
Креслынь грустно махнул рукой.
— Пусть
— Чего глупости болтаешь? Креслиене можно поставить в один ряд с нашей Осиене.
— Можно было. Не только около льна — на сенокосе, с цепом на гумне, за ткацким станком — всех батрацких жен обгоняла. А теперь с глазами плохо.
— Что у нее с глазами?
Креслынь покачал головой.
— Бог знает. Кто говорит, дождевиком засорила, кто — от болотной воды, — она у меня очень чистоплотная, в сенокос дважды в день умывалась, а здесь, в верховьях Браслы, вода болотная, совсем бурая, густая. Может, от этого.
— Не слушай, что бабы болтают. К доктору надо.
Став волостным старшиной, Бривинь говорил строго, внушительно, почти приказывая, и тон этот обычно вызывал в людях уважение, в иных даже трепет. Креслынь такой простак, что не придал значения словам Ванага.
— К доктору… Были и у доктора. Эрцберг брешет, будто это от дыма и сквозняка. Испорчена какая-то жилка пли сухожилье, и ничем уж помочь нельзя. От дыма и сквозняка!.. Целый год печь и плита стояли в трещинах — проклятый Зиверс не давал кирпича! Окно пришлось выставить, и дверь все время стояла открытой. Но разве это сквозняк? Вот когда в риге около маленькой дверки повесишь сито и отсеиваешь мякину… Вздор мелет, на то он и доктор. Тридцать копеек как на ветер бросил.
— Лечить, лечить надо! С глазами шутки плохи.
— Так же и аптекарь Пейрам говорит. А лекарств не дает. «Если доктор не выписал рецепта, я, говорит, не могу дать. С глазами шутить нельзя…» Шутить!.. Повесил золотого орла над дверьми, а лекарств не дает… Чего только мы сами не испробовали. Святоша Зелтынь — тот себе сахарный порошок вдувает. Но ведь у него глаза пленкой затягивает, и если хорошо прослезиться, то на минутку становится светлее. А у моей жены и сейчас — как живые. Раньше бабушка наша смеялась: «У тебя, внучка, не глаза, а бархат или уголь, берегись в засуху ходить мимо соломенной крыши…» Сначала я бранился: думал, притворяется. Летом хоть кое-что разбирала, могла ведро воды принести от колодца или ощупью добраться с подойником до хлева. Сейчас — ничего, совсем ничего, как малого ребенка бери и веди за руку.
— Отвези ее в Ригу к настоящему глазному доктору. Или в нашу клидзиньскую больницу, — может быть, ей долго лечиться нужно. А у меня там знакомые, я бы мог поговорить. Правда, это влетит в копейку, но ты ведь знаешь, у тебя деньги есть.
Креслынь рассердился.
— Деньги! Вот раззвонили! Целый мешок их у меня, что ли? Я с палейцами об аренде договорился, весной задаток надо внести, вторую лошадь купить — и все. Те гроши, что у меня есть, разве можно на ветер сорить — арендное место упустишь.
— Арендное место нельзя упускать, — согласился Ванаг. — Но как без жены останешься? Еще один хороший работник потребуется.
Креслинь чуть не заплакал.
— В том-то и дело! Хоть бы умерла уж… Мне сорок второй год, жену я еще нашел бы. Проездом облюбовал: у лесничего Мелбарда — сестра, пожилая женщина; думаю, на арендное место пошла бы. На одну ногу немного припадает, но это ничего — траву косит, лен дергает, умеет и воз навить. Но пока слепая дома… Из-за глаз не умирают, как назло живут дольше.
Он тяжко-тяжко вздохнул.
— Кто будет смотреть за ней, кто будет водить за руку?) Я с вами хотел поговорить об этом. Нельзя ли принять ее в богадельню? Почему я кормить ее должен?
Хозяин Бривиней не ответил ни да, ни нет, снова поглощенный своими мыслями. Креслынь счел это за хороший знак, С помощью волостного старшины многое можно сделать, что и не совсем по закону, сколько раз так бывало. Конечно, очень настаивать нельзя, такие дела надо устраивать помаленьку, обдумав. Немного повеселев от надежды, Креслынь больше не говорил о себе, — эти большие люди любят, чтобы говорили о них, поэтому старался подойти с другой стороны.
— Браман у вас больше не живет?
«Браман…» Ванаг вздрогнул, будто сам только что думал о нем же. Но тотчас же рассердился: как? Этот бедняк даже не знает, кто живет у Бривиня и кого уже нет!
— С чего ты вспомнил о Брамане?
— Да я ничего. Встретился на дороге, говорит: в Айзлакстском лесу дрова рубит. Сделал себе шалаш из веток, раз в две недели приходит за хлебом и мясом. Оборванный, грязный, смотреть страшно.
Гнев господина Бривиня улегся, он облегченно вздохнул и даже улыбнулся.
— Ах, раз в две недели? И сегодня снова ушел? Ты сам его встретил?
— У Стекольного завода. Говорит, рубит на опушке, около болота.
— Значит, поговорил с ним?
— Больше пяти слов из него не выжмешь. Насупился, как медведь.
Без всякой причины, казалось, Ванаг остался доволен.
— В шалаше из ветвей — и один рубит!.. Таков он всегда — в пару с другим его не впряжешь… Как медведь, это ты ловко сказал!..
Спешить, правду говоря, было некуда, и Ванаг пустил пегую шагом. На Колокольной горке оглянулся назад — Айзлакстского леса отсюда не видно… По мосту, охая и кряхтя, пробирался Сауснис из богадельни, ему трудно было передвигать свою деревяшку так, чтобы не попадала в щели. Волостной старшина придержал коня, пригласил хромого сесть на повозку. Польщенный старый солдат быстро заковылял к телеге. Не скоро он взобрался, по Ванаг его не торопил. Такая маленькая услуга иногда имеет большее значение, чем самая широкая благотворительность. Сами по себе эти калеки и слепые из богадельни были ничто — человеческие отбросы, облетевшие листья, юродивые с котомками. Но они шатались из дома в дом, разносили и сплетню и добрую славу, во всех углах волости у них родственники и знакомые. Большой шум поднялся даже из-за того, что Анну Кулинь переместили от печки за дверью. И если бы слепую Креслиниете удалось пристроить в богадельню. Бривинь считал, что об этом стоит подумать, — странно, как будто Креслынь ему добро сделал!..
В училище шла большая перемена. Девочки и мальчики с шайками, кружками и глиняными мисками бежали к родничку на откосе у кузницы. Крутой спуск, облитый водой, обмерз, стал скользкий, как стекло. Только большие могли удержаться на ногах, малыши на животе или сидя съезжали вниз. Сруб родника вмерз в ледяную глыбу; дети, лежа на животах, тянулись, пока не удавалось зачерпнуть хоть немного воды. Шум стоял страшный, Сауснис сморщился и протянул длинный узловатый палец.
— Смотрите, смотрите, господин старшина! Целый день так шумят. Только и есть покоя и тишины, пока сидят на уроках. Как выйдут, сразу — Вавилон, ад кромешный!