Земля зеленая

Упит Андрей Мартынович

Волостной старшина зажег погасшую сигару.

— Полпурвиеты под огородом, четыре пурвиеты луга, корова да поросенок, — все подсчитать, как будто не меньше четырехсот выйдет. Я бы ничего не имел против, лишние сто рублей для волости — ерунда. Но пусть говорит по-человечески. Что он в конце концов думает? Инспектором своим угрожает! Кто содержит училище — инспектор или волость?

— Пришли новые времена, — задумчиво сказал Заринь. — Волость должна содержать училище, но чему учат — это зависит от русского инспектора.

— Пусть учат русский язык, давно уже надо

было. В солдатах, в государственных учреждениях без русского языка, как немой. Но Пукит здесь распоряжаться не будет. Пока волость ему платит жалованье, пусть не думает, что может мне указывать.

— Указывает правительство. Подождите: скоро выйдет предписание открыть еще один класс и дать учителю помощника.

Волостной старшина всплеснул руками.

— Тогда половину всей подушной подати училище с учителями съедят.

— Таков закон, тут уж ничего не поделаешь. Да и на самом деле, добавочный класс нам уже сейчас нужен. В будущем пойдет еще не так, как теперь: ни один ребенок не посмеет оставаться дома, всем — по три зимы.

Это взволновало Ванага больше, чем насмешки Пукита.

— Закон!.. До чего нас доведут такие законы? Где же хозяева пастухов возьмут, если все нищие начнут учиться? Уж и так — с половины октября до половины апреля учатся, разве это порядок? Иной осенью до Мартынова дня можно пасти овец на ржаном поле, порой выпадет такая весна, что скот уже в конце марта можно выпускать на пастбище. Значит, сама хозяйка должна повесить на шею пастушью торбу?

У писаря своя забота:

— Начинаются новые русские порядки. Всем будет командовать пристав. В каждой волости по уряднику. Над волостными правлениями комиссары по сельскохозяйственным вопросам. И вся переписка на русском языке, мне придется искать помощника, который хотя бы побывал в русской школе. Мне пришло на ум — не мог бы ваш сын?..

Ванаг только махнул рукой. На телеге за поворотом у кузницы махнул еще раз. «Ешку выпустить из дома? И еще в волостное правление, куда все приходят к писарю с четвертушкой в кармане! Где приходится иметь дело с деньгами, и даже денежный шкаф подчас остается незапертым… Нет, об этом не может быть и речи. К тому же, как выпадет снег, еще один извозчик понадобится. Ведь Брамана уже нет. Браман рубит дрова в Айзлакстском лесу, живет в шалаше из сосновых веток и только раз в две недели выходит… Сегодня утром Креслынь из Вейбанов встретил его около Стекольного завода…»

Хозяина Бривиней ни с того ни с сего начало слегка лихорадить — натянул вожжи, точно спешил. Но потом вспомнил, что торопиться некуда, придержал лошадь. Хоть и темнело, но в туманную погоду сумерки обманчивы, длятся долго.

Еще раз завернуть к Рауде как-то неудобно: люди могут подумать бог весть что. Впервые поймал себя хозяин Бривиней на беспокойной мысли о том, что подумают люди. «Люди… что они значат? Все эти нищие, дураки и старухи!..» Рассердившись, дернул за правую вожжу и свернул к станции.

Поезд только что ушел. Двое носильщиков катили скрипящую багажную тележку. Пассажиры почтительно и как бы виновато расступались, давая им дорогу, — все станционные служащие, от малого до большого, считали лишним и чужим каждого, кто здесь ждал поезда или, приехав, торчал на станции, ожидая попутную подводу. Даже станционный сторож латгалец Карклинь, знающий всего лишь несколько слов по-латышски, подметая перрон, размахивал метлой так, что волостной старшина должен был посторониться, оберегая начищенные сапоги.

Бривинь зашел в буфет третьего класса, где после отправления поезда шла уборка. Толстый, краснолицый, сердитого вида буфетчик торопливо и свирепо хватал со столов пустые бутылки и совал их в ящик с клетками, похожими на соты. Девушка небрежно вытерла тряпкой стойку буфета, разбрызгала из бутылки воду по полу, сделанному из цветных плит, и начала подметать. Посетители поднимали забрызганные ноги на скамейки к своим узлам, уборщица совала метлу под лавки и, бранясь, выгребала оттуда просаленную бумагу, головы копченой салаки, окурки.

Ванагу пришлось ждать довольно долго, пока буфетчик кончил и налил мерку за пятнадцать, подал бутылку пива, пивную колбасу и два кренделя — все сразу, здесь другой порядок, чем у Рауды. Выпивая и закусывая, Ванаг попытался завести разговор о станции, о поездах, но буфетчик только отрывисто буркнул и вышел, — что, мол, говорить с таким о высоких предметах, все равно не поймет. Волостной старшина почувствовал себя задетым, да и скучновато было. Когда буфетчик вернулся, Бривинь заплатил и взял с собой еще полштофа, хотя водка здесь стоила на пятнадцать копеек дороже, чем у Рауды.

Три фонаря на столбах ярко освещали перрон и ближние рельсы, а дальше и товарный склад и пути — все тонуло в темноте. Где-то, казалось, очень далеко, у самого края земли, мерцал на стрелках зеленый огонек. Из-за блеска огней на перроне трудно было понять, стемнело или еще только смеркается. Во всяком случае поздно быть не могло, дюнабургский поезд отходил около пяти.

Господин Бривинь завернул в буфет первого класса. У дверей стоял станционный жандарм, перетянутый кушаком, с длинной шашкой на боку, с большим нулем на красном околыше. Очевидно, ждал какого-то высокого гостя и готовился оказать ему почет. Ванаг отлично знал, кого он ждет: там у подъезда вокзала стоит бричка начальника гарнизона Клидзиви, на козлах сидит солдат. Блюститель порядка строго посмотрел на огромного мужика, пробирающегося на господскую половину, но так как тот был достаточно прилично одет и к тому же поклонился, то пропустил его в двери.

Поручик Малоярославского полка сидел за отдельным, покрытым скатертью, столиком, с батареей бутылок вина и ликеров посредине, с букетом бумажных роз в пустом бокале на длинной ножке. Краснолицый, рыжеусый и лысый, поручик доставал деньги из малюсенького кошелька и сердито спорил с буфетчицей, которая ничего не могла толком понять, так как знала лишь несколько русских слов. У буфета стоял владелец почтовых лошадей Бренфельд, в полушубке с заячьим воротником, в заячьей шапке с наушниками, в сапогах из собачьего меха с отогнутыми голенищами. Оглянулся, но на приветствие Бривиня не ответил, не узнал или сделал вид, что не узнает.