Земля зеленая
Шрифт:
— Посидите здесь, пока я приготовлю, — сказал он и выбежал вон.
«Приготовлю… За ключом пошел…» Они не сели. Мартынь стоял как на горячих угольях. Ванаг гордо смотрел в окно, только борода у него изредка вздрагивала. Когда вернулся Межак, еще более смущенный, почти несчастный, господин Бривинь не стал дожидаться приглашения и, вскинув голову, вышел.
У Мартыня Упита онемели ноги. Не зная куда деваться, подошел к закрытой двери, на которой был наклеен лист бумаги. Прочесть написанное он не сумел, разобрал только знакомую подпись: волостной писарь Ян Заринь. Где-то за другой дверью орал песню сынишка рассыльного — это показалось таким непристойным издевательством, что захотелось пойти и дать ему подзатыльник…
Щелкнул ключ — прямо как
В канцелярии хором жужжали мухи, время остановилось, круглые часы на стене пробили десять, но часовые стрелки не двигались. На дворе проскрипела телега Сниедзе. Когда пыль за поворотом у кузницы рассеялась, волостной рассыльный, все время следивший из-за сиреневых кустов, с шумом распахнул двери и вбежал в правление. Ключ щелкнул снова.
— Входите, господин Бривинь, — услышал Мартынь Упит его громкий веселый голос.
Господин Бривинь так же величественно и гордо вошел в канцелярию. Но Мартынь все увидел и все понял. Лицо у хозяина как-то посерело, лоб покрылся росинками, и он, сам того не замечая, прижимал руки к больному сердцу. Десять, пятнадцать минут или все двадцать четыре часа — какое это имеет значение? Главное, в чулане он побывал, дверь запирали и отпирали, и это уже непоправимо.
— Чего глазеешь! — крикнул он на старшего батрака, теперь уже действительно хриплым голосом. — Тащи сюда корзину, сейчас начнется пир! А ты, Межак, позови Саулита и писаря, пусть и мадам его идет. Всех зови! А жене вели поджарить мясо.
Рассыльный сперва только убрал орла в книжный шкаф — благо и ключ был в кармане. Из приглашенных явился только Саулит, торжественный и серьезный, как и на похоронах старого Бривиня — как и всегда, когда предстояло сесть за стол. Заринь с мадамой еще утром ушли в усадьбу Снеджи к ее родне. Ванаг только кивнул головой, виду не показывая, как это его задело.
— Нет — так не надо! — проговорил он, вынимая бутылки с водкой и пивом и бросая на стол связку кренделей. — Обойдемся и без них.
Бутылочное пиво — это штука! Оказалось, что у Межака нож со штопором, так что бутылки открыли шутя. Но языки развязались только после первого стакана грога. Рассыльный сообщил, что испольщики и арендаторы уже начали возвращать зерно в волостной магазин, а у Земита из Крастов не приняли: привез одну сплошную костру. Саулит тоже рассказал, как он обошел все дома, созывая новых певчих: решил разучить к свадьбе бривиньской Лауры две песни на четыре голоса. Хор бы спелся к пожинкам, да Балдав тоже начал собирать своих безголосых и уговорил Харфа, чтобы не подпускал его. Он-де сапожник, пот не знает, и песенник Цимзе «Дзиесму рота» ему нельзя в руки давать. Ну не вранье ли: он даже может сыграть на органе «Без горя ночь спокойную» из книги мелодий Пуншеля. [45] А если еще Спрука новый кларнет купит, Иоргис из Силагайлей большую басовую трубу, то на свадьбе Лауры, может статься, его хор будет петь под духовой оркестр.
45
«Без горя…» — лютеранская церковная песнь, переведенная с немецкого языка. «Книга мелодий» — сборник нот лютеранских хоралов «Эвангелишес хоралбух», составленный немецким пастором Пуншелем (1839). В 1873 году этот сборник впервые вышел на латышском языке — под названием «Мэлдыню грамата Лутера тыцигием» — «Книга мелодий для верующих лютеран».
Это были приятные вести, хотя Саулиту особенно-то верить нельзя: за стакан грога он готов посулить дивайское имение. Однако Ванаг все не мог успокоиться — настоящего пира так и не получилось. Погнал Межака, чтобы привел хоть кузнеца Балцера. Старик он был здоровенный, любил поесть и попить, но только и знал что хвастался своими дочерьми, больше его ничто не касалось. После обеда проходил мимо Бите-Известка, Мартынь Упит затащил его. На самом деле Бите и затаскивать не нужно, достаточно поманить пальцем — он тут как тут, если можно выпить на даровщинку. К вечеру завернул еще проездом с мельницы Межавилк, завез брату пуру ржаной муки. Он, видимо, был не ахти какой пьяница, посидел немного и уехал. Но когда жена рассыльного закрыла ставни и зажгла лампу, дым пошел коромыслом. Даже на большаке было слышно, как хвастался Мартынь Упит. Вот уж он рыжую лошаденку Лиелспуры исполосовал — как посконные портки стала! Бите проклинал Зиверса, — он хуже господ в крепостные времена, дрова для обжигания извести выдает счетом и следит, чтобы все до последнего полена было сожжено в печи.
Хозяин Бривиней не мог стерпеть, чтобы какой-то испольщик поносил дивайского помещика.
— Ведь ты же ворюга, — ласково сказал он, покачивая головой. — Кто же этого не знает: нагрузишь лодчонку и ночью — на тот берег, в Клидзиню.
Бите очень разволновали такие несуразные слова.
— Вы докажите, что пропало хоть одно годное еловое полено. Конечно, если есть бредина и белая ольха, их в печь нельзя класть, на таком холодном огне извести не получишь. А когда отберешь негодные дрова в кучу, шут их знает куда они деваются, я ведь не стерегу. Лежат у дороги, тот же продавец селедок мимоходом наложит телегу, да и другие не откажутся.
На рассвете Мартынь Упит вытолкал его за двери, чтобы не напакостил в канцелярии; утром увидели, что он далеко не ушел, лежит головой в кустах сирени, а ноги вытянул до самой дороги. Рассыльного потихоньку увела жена и уложила в подвале, чтобы не нашли. За Балцером пришли из кузницы три дочери. Все три — швеи, и с Зариньской мадамой говорили только по-немецки, а поэтому самого Ванага считали слишком простым и в разговор с ним не вступали. Хозяин и старший батрак вдруг остались вдвоем и тогда принялись разыскивать Саулита. Оказалось, что нижняя половинка двери в каталажку отворена, он влез туда, лег на лавку и теперь храпел так, что дрожал весь чулан, где когда-то сушилась упряжь. Разбудить его не было никакой возможности. В двери торчал ключ, забытый Межаком. Мартынь Упит захлопнул дверь и запер — вот будет потеха, когда бывший учитель очухается и начнет стучать! Ключ хотел забросить в сирень, но Ванаг был потрезвее, он отобрал и положил на шкаф, чтобы жена волостного рассыльного могла найти и выпустить Саулита.
Часы в канцелярии били десять, когда Мартынь лихо подкатил к правлению, прямо к самому мостику за сиренью, где вообще никто не ездил. Сидя на передке, уперся ногами в оглобли и откинулся назад, туго натянув вожжи. Ему чудилось что-то вроде недавней поездки на пожинки. И на этот раз Бривинь оказался благоразумнее — усадил его как следует и сам взял вожжи. На Колокольной горке Мартынь уже начал дремать и клевать носом.
Кобыла бежала уже не так быстро, как раньше, — после той сумасбродной поездки на санях она все время кашляла и, видимо, начала чахнуть. Побежка ее стала валкой, стояла она всегда с опущенной головой, ела нехотя и часто ложилась. Ванаг опасался — не пустили ли ее в тот раз, не дав остыть, на пастбище, — должно быть, напилась в реке или в яме холодной воды. Мартынь возмущенно отмахивался, хотя и не мог найти ни одного веского объяснения, почему бы это разгоряченной лошади не искать воду и не пить.
Тяжело и неприятно было возвращаться домой господину Бривиню. Внешне он бодрился, но сердце было преисполнено чувства горького унижения и даже стыда. Как ни кичись, а на сей раз ты проиграл… А что теперь в волости говорят, как издеваются, как издеваются! Он был слишком умен, чтобы не понимать этого.
Когда спустились вниз с горки Рийниека и тележка загрохотала по дивайскому мосту, он погрозил кулаком и проворчал, скрипнув зубами:
— Ужо попомню тебе, Волосач проклятый!