Земля зеленая
Шрифт:
Хозяйка Бривиней была родом из другой волости и никак не могла понять причин давнишней вражды между Бривинями и Рийниеками. Ее женскому уму непостижимо было, почему пристальное внимание и напряженное любопытство всей волости держало обоих противников как в тисках. Разве мог кто-нибудь из них сдаться, признать себя побежденным и уступить другому первое место? С таким же успехом можно было бы потребовать, чтобы Ванаг отдал Бривини Осису, а сам остался испольщиком на острове, или чтобы Рийниек полученные за Песчаные холмы тысячи бросил Калнасмелтену на пасторских вдов и сирот.
Долго еще Лизбете хмурилась после этого злосчастного заключения, и трудно было понять, сердится она или горюет. У Ванага и без того щемило сердце, а от брюзгливого настроения жены становилось
— Что с тобой, наконец? — резко спросил он однажды. — Зубы болят? Тогда позови карлсоновскую старуху, чтобы заговорила. В конце концов и надоест это вечное фырчанье.
Хозяйка Бривиней взглянула на него такими сердитыми глазами, каких Ванаг у нее еще не видывал, и как топором отрубила:
— Это тебя пускай заговорит, а то совсем по-ребячьи рассуждаешь. Из дому хоть не выходи, вся волость пальцем тычет. А Лауре куда деваться? Ты еще спроси, захочет ли теперь Иоргис Леяссмелтен на ней жениться.
Бривинь разразился настоящим прейманскнм смехом.
— Я за ним не ездил, и Лаура просить не будет, чтобы женился.
Лизбете на это только плечами пожала.
— Так оно и есть: мало тебе позора, пусть с головой покроет. Что с таким и разговаривать!
Она была права, проку от таких разговоров не было, только сердце бередили. По ночам они теперь спали, повернувшись спинами и боясь прикоснуться друг к другу.
…В ярмарочный Мартынов день сентябрьское солнце весело играло. Погода стояла теплая, безветренная, самое время копать картофель. Но в Бривинях никто об этом не думал, даже сам хозяин. За лето поработали хорошо, рожь обмолочена, сарай возле риги полон яровой пшеницы, еще и под навесом лежит — осталось только сжать большое овсяное поле, что у дуба, но оно могло дня два обождать. Бривинь сказал: если успеем обмолотить последние скирды льняного семени, на ярмарку поедут все, кто захочет.
Обмолотить успели — семя такое сухое, что можно было молотить прямо с поля, не нужно сушить на застланных соломой колосниках в овине. Накануне Мартынь Упит с Браманом дотемна веяли его. Под вечер забежал возчик от скупщика Симки, взял пробу, взвесил на маленьких весах и дал пять рублей задатка. Сегодня по пути на ярмарку надо отвезти ему, Симка собирается в среду грузить лодку. Четыре мешка стояли на току, тащить их в клеть не было расчета — когда запрягут, можно тут же сложить на телегу.
Выйдя во двор, Бривинь с легким сожалением посмотрел на картофельное поле за прогоном. Дня два тому назад ботву пожгло морозом, бурые ошметки свисали с бледных стеблей — теперь копать да копать бы! Но раз обещал — и в мысли нельзя этого допустить, — как же нарушить хозяйское слово.
Ярмарочное настроение почувствовалось еще с вечера, когда по большаку потянулись возы. В Видземе ярмарки теперь бывали чуть ли не каждый день, кустари со своими возами переезжали с места на место, но на Клидзиньскую ярмарку съезжались из отдаленных округов. Дивайцы хорошо знали, откуда что везут. Камышовые стулья, нагроможденные на огромный воз сена, прибыли из окрестностей Буртниекского озера. Подвода с прялками, мотовилами и бердами принадлежала какому-то пиебалжцу; в его телеге могли оказаться и штуки льняного полотна на простыни, рубашки и полотенца. На одной телеге стояла четырехугольная лубяная корзина, очень похожая на ту, в которой Осис возил бутылки, — в ней была переложенная соломой глиняная посуда, а гончар, конечно, приехал из Бебров. Плетенные из лыка решета для зерна, маленькие сита для муки, крупы и толченого ячменя везли из Вериенской и Задзенской волостей, где хорошие липовые леса дают лыко на поделки. Колонисты из Иршей доставляли кожаные хомуты с седелками и шлеями, чесалки для шерсти и страшно колючие щетки из стальных гвоздей для льна. Трепала, колесные ободья и готовые сани шли из Гулбене. Какой-то мещанин из Гостыни, [46] гремя и звеня за версту, вез перевязанные проволокой жестяные чайники, сковороды, жестяные кружки, подсвечники и соблазнительно поблескивающие штофы и терки. Видземским торговцам булками ехать сюда не было расчета, в Клидзине чуть ли не в каждом доме пекли на ярмарку белые булки, пряники и другие лакомства. Колбасница Гриета, сама напоминавшая толстую и красную колбасу, задержалась где-то в Видземе и теперь, сидя на передке своего засаленного коричневого ящика, без устали колошматила рыжеватую лошаденку, которая ни в какую не желала бежать быстрее. Ее сын Апанауский, такой же толстый и красный, с белым шрамом через всю щеку и верхнюю губу, сидел позади, свесив ноги и распахнув ворот грязной рубашки, из-под которой виднелась обросшая рыжеватой шерстью грудь. Пастушата, собравшиеся у большака разглядеть хорошенько все эти диковины, разбежались, Апанауский, пожалуй, мог съесть любого в один присест, мог зарычать медведем и догнать — про него рассказывали всякие страсти.
46
Бебры, Вериене, Задзене, Ирши — названия местечек в Видземе. Гулбене, Гостыни — прежде поселки, теперь города в Латвии.
Ранним утром все вели привязанных к телегам лошадей, коров и бычков. С телег свешивались головы телят, блеяли ягнята, хрюкали за решетками свиньи и визжали поросята, в ящиках и обвязанных тряпками корзинах сердито клохтали старые, уже переставшие нестись куры. Вдоль большака в два ряда двигались пешие. Отпущенные хозяевами батраки собирались гулять весь свободный день и вышли в путь сразу после завтрака. Достоинство не позволяло землевладельцам так спешить — они начали запрягать не раньше того времени, когда обычно отправлялись в церковь.
Из Бривиней первой вышла Анна Смалкайс. По-настоящему ей бы следовало остаться — ее очередь убирать по дому, но у нее была такая неотложная надобность, что Либа вызвалась заменить ее. Так же обстояло и с Маленьким Андром — он мог уйти только при условии, если бы кто-нибудь взялся попасти за него скотину. Конечно, такое доброе сердце оказалось только у Лиены Берзинь, хотя здесь большую роль сыграла и их дружба. Оба Андра отправились вслед за Браманом, Осис с Галынем запрягали испольщикова чалого. Сам Бривинь с Мартынем Упитом тоже снарядился раньше обычного: пока сдадут льняное семя, пройдет часок-другой, а впереди еще были разные важные дела.
— Поглядим, поедет невеста или нет, — сказал Андр Осис, когда они с Маленьким Андром проходили мимо зеленеющей озимой ржи на горе у дуба. Теперь он Лауру иначе как невестой не называл и старался вложить в это слово как можно больше презрения и насмешки, хотя в Бривинях никто не видел в этом ничего смешного.
— Нет, не поедет, — ответил Маленький Андр, — я видел, как она за завтраком отрезала себе другой ломоть хлеба.
Это, конечно, верный признак, что не поедет. Когда собираешься на ярмарку, нужно постараться оставить побольше места для клидзиньских кренделей.
— Я тоже думаю, не поедет — стыдно людям на глаза показаться.
Он думал, что Андр подтвердит, что Лауре стыдно. Но тот и не собирался подтверждать, ответ его был самый неожиданный:
— Вот глупый, чего же ей стыдиться? Да Леяссмелтены самая большая усадьба во всей волости! У кого еще есть такой жеребец, как у Иоргиса Ванага?
Все это прекрасно знал и Андр Осис, поэтому он насупился и стиснул зубы. Никто, ну никто не хотел видеть ничего зазорного и смешного, да, по правде, он и сам не сказал бы, чем это плохо.
Только когда дошли до Вайнелей, он вдруг разговорился, стал объяснять Маленькому Андру, какая здесь хорошая земля — в ячмене ни одной сорной травинки и горох мягче, чем у даугавцев. Сам Иоргис Вевер еще поумнее Ванага, у него на столе ткацкий станок такой маленький, что смех берет. И у Альмы вовсе не водянка — если будет начесывать волосы на лоб, тогда голова покажется не больше, чем у других девушек. Но Маленький Андр был равнодушен и ко лбу и ко всем этим Вайнелям с их Иоргисом Вевером. Он даже и не слушал, а во все глаза глядел на станцию, где только что остановился рижский поезд и паровоз с шипеньем выпускал огромные клубы пара…