Земля зеленая
Шрифт:
— Ну, теперь ты меня научил и молотить, и веять, и лен мять, — можно машинистом пойти по волости. Пойдем в дом.
Подняв голову, поводя плечами, она быстро вышла из калитки. Иоргис, ссутулившись, спешил позади и улыбался, видимо довольный собой…
Давеча, когда Мартынь Упит выглядывал в слуховое окно над клетью, Андр Осис еще глубже зарылся в сено, так зарылся, будто больше не собирался вылезать на свет. Однако он не выдержал и высунул голову.
— Значит, купцы покупать овец пожаловали?
Будь у Мартыня слух потоньше, он бы различил в этих пяти словах
Старший батрак не прислушивался, у него была своя собственная забота: позовут или нет? И он кубарем скатился с чердака показать, что он здесь поблизости и его можно позвать в любую минуту.
Андр долго мучился на чердаке. Не помог ни обернутый вокруг головы пиджак, ни наваленное сверху сено, — жеребец Леяссмелтена ржал так громко, что вся клеть дрожала. «Вот чертов зверь! — выругался про себя Андр. — Так хорошо выспался бы за воскресенье, а то вставать в два часа ночи, — молотить рожь в риге. Понаехали тут разные цыгане, и в доме все вверх дном».
Он спустился вниз, сердито стряхнул с себя сено. И трапа же на заливном лугу, — пристает к одежде, запутывается в волосах, словно репей. Либа с Анной негромко судачили в клети, подглядывая в дверную щелку, — наверно, подсмеивались над ним. Андр покраснел и потоптался на месте, не сразу сообразив, куда бы убежать. На другой стороне, на откосе, Мартынь так колотил обухом по колу плетня, что звон стоял вокруг. Ага! И у него, значит, накипело на сердце… Андр сбежал вниз мимо клеверного поля и берегом, минуя свинарник и далеко обогнув дом, добежал к товарищу по несчастью.
— Слышь, как в Бривинях жеребцы ржут! — сказал он, не находя слов поумнее, чтобы излить свою желчь.
Мартынь Упит с такой силой вбивал колья, точно хотел всю охапку забить в одно место.
— Гляжу давеча, а вожжи — на земле, и он их топчет. Пускай топчет! Что я им, конюх? Пока они выпьют свои бутылки ликеру, жеребец весь гарус с вожжей оборвет.
И Мартынь покосился на гору сверкающими злорадством глазами, точно видел эти великолепные вожжи разодранными в клочья.
— Да, — отозвался Андр, думая о своем. — Теперь, должно быть, увезут нашу прейлину… — Голос его предательски дрогнул, горло сжалось, и слово «прейлину» он повторил еще раз, громче, вовсе уж презрительным топом, сопровождая язвительным смешком.
— Да… — Мартынь Упит с такой силой ударил обухом, что задел локтем за кол и обомлел от боли. — Проклятый! — он ударил снова, еще сильнее. — Еще издали было видно, что один держит что-то под мышкой, а у другого целый узел на коленях. Ванаг, он-то не такой, а вот церковный староста, тот батрака и близко не подпустит…
— Да… Пусть берет, пусть увозит, пусть она бежит за ним… Вот увидит, уже увидит, в какой рай попадет. В Леяссмелтенах крапива в окна лезет, старуха грязная как свинья, Иоргис ни одной невестки ей по нраву не мог выбрать. Теперь нашлась подходящая.
Наверху, на дворе, внезапно зазвучали голоса — ясно были слышны голоса Лизбете и церковного старосты и самодовольное покашливание самого Бривиня. Уезжать собираются… Мартынь Упит поспешно повесил топор на локоть и посмотрел вокруг, куда бы сбежать. Но передумал, бросил топор тут же наземь, так чтобы топорище легло на дорогу: пусть видят, что только один человек все время работал, пока они сидели за бутылками…
Мартынь и Андр перебежали наискосок луг и сели за стог так, чтобы, высунув голову, видеть дорогу.
Колеса загремели вниз по каменистой ложбине. Жеребец шел рысью, нагнув голову, выгибая шею, плавно выбрасывая передние ноги к самой морде. Иоргис из Леяссмелтенов правил, упершись ногами в передок, откинувшись назад, красные вожжи он намотал на руки, — значит не затоптал их, сволочь. «Тпру! Тпру!» — опасливо кричал возница, и так как звук «р» ему не давался, то выходило скорее тбу, тбу; фуражка сползла на затылок, вот-вот свалится, людям на смех, на мосту их как гороховые снопы подбросит и выкинет.
Но тележка прогромыхала через мост — и фуражка не слетела, и самих не выбросило: Иоргис из Леяссмелтенов давно известен как один из лучших ездоков в волости. Тут Андр Осис словно клещами внезапно вцепился в руку старшего батрака.
— Гляди! Гляди! — закричал он, как безумный. Если бы тележка так не грохотала, то на дороге, наверное, услыхали бы этот крик. — Втащили на тележку… Неужели теперь так прямо сразу и уволокут?
Действительно, Лаура сидела посредине, церковный староста, придерживая, обхватил ее рукой, от быстрой езды ее синий шелковый платочек, как флаг, развевался по ветру.
Мартынь Упит злобно вырвал руку.
— Да не щиплись, бешеный! И что ты на нее облизываешься, она на тебя и глядеть-то не хочет…
Андр отпрянул, словно получил пощечину.
— Я?.. Меня?.. Она… Сам ты бешеный, шалый…
Он отодвигался все дальше и дальше, пока не очутился по другую сторону стога. Весь сморщился, закусил губу, чтобы не разреветься, как мальчишка, — ему казалось, что это из-за незаслуженного оскорбления, нанесенного Мартыном, единственно из-за этого.
От пограничного полевого столба Лаура побежала обратно, теперь синий флаг развевался в другую сторону. Анна с Либой и Лиена, которые все время выглядывали из-за хлева, спрятались за кучей хвороста.
За ужином никого из хозяев не было, Бривинь только высунул голову, позвал Мартыня Упита, и дверь снова закрылась. На лице Андра Осиса была такая широкая, такая неестественная улыбка, что от напряжения дрожал подбородок. Отрезал себе ломоть от ковриги — один, другой, третий, — и когда принялся было за четвертый, Лиена протянула руку и отобрала нож. А, коли так, он может и одну похлебку. Зачерпнул полную ложку и вдруг крикнул: «Тбу! Тбу!» Но никто не вторил его сумасшедшему смеху, и он бросил ложку на стол и выбежал вон. Когда в темной кухне стал тереть глаза, мать ударила его по спине.