Земное счастье
Шрифт:
— Кроме астрофизики.
— Зачем тебе астрофизика?
— Может, и незачем. Это я в качестве примера.
— Примера? При твоей светлой голове, памяти и трудолюбии, да еще и с гипнопедом, ты можешь изучить любой предмет, любой, я в этом не сомневаюсь.
— Один, — сказал Маран. — Пусть два.
— Неужели ты полагаешь, что кто-либо на Земле владеет всей суммой современных знаний?
— Ну я не настолько глуп.
— А что у тебя опять за комплексы такие?
— Все равно я вам не чета, Дан. Одно дело вырасти внутри цивилизации, другое — поспешно нахвататься того, что на поверхности.
—
— Мне так кажется. Постоянное ощущение, что я упустил нечто важное, фундаментальное… Да даже и не фундаментальное, а просто общеизвестное, само собой разумеющееся… С фундаментальным как раз проще — спи себе с включенным гипнопедом… Но есть вещи, которых нет ни в одной программе, они то ли витают в воздухе, то ли… Не знаю. Трудно прыгнуть через полтора века. То есть прыгнуть-то можно, но тогда эти полтора века окажутся пропущенными вместе со всей той информацией, которая как бы пропитывает ткань времени и усваивается незаметно для человека… Приведу тебе пример. Когда я позвонил Наи… Тогда, в первый раз… Она, как тебе известно, позвала меня. Я сел в флайер, взлетел и только тогда понял, что не знаю, где она, и как ее найти. Она мне этого не сказала, а я сгоряча не спросил и только в воздухе понял, в каком идиотском положении оказался. Я, конечно, сообразил, что есть какой-то способ, наверняка настолько общеизвестный, что ей и в голову не пришло мне объяснять, что и как…
— Маячок, — кивнул Дан.
— Да. Сколько тебе было лет, когда ты им впервые воспользовался?
Дан подумал. Сколько ему было, когда отец однажды назначил ему свидание на улице и объяснил, как его найти: влезть в флайер, включить автопилот, набрать отцовский личный код, затем нажать на круглую клавишу с буквой «М»?..
— Наверно, восемь или девять… Не помню.
— Ну вот. А мне до этого не приходилось иметь с ним дела, не было случая… Ладно, я догадался, что способ есть. А дальше? Не мог же я позвонить ей снова и попросить объяснений… Как дурак.
— Ты мог позвонить мне, — сказал Дан.
— Я так и сделал бы, но подумав, решил, что в компьютере флайера должен быть ответ на этот вопрос, ведь именно на флайере или автомашине обычно направляются к кому-то или куда-то…
— То есть ты вышел из положения с честью, — прервал его Дан. — Что неудивительно. Ты же всегда руководствуешься логикой, а управление техникой, как правило, подчиняется законам логики. Это все мелочи, Маран. Зря ты придаешь им такое значение. Я понимаю, ты человек самолюбивый, но…
— Дело не в самолюбии, Дан.
— А в чем же?
— Да в обстоятельствах, наверно. Ведь я единственный, кто представляет сегодня здесь Торену. Я хотел бы делать это достойно. Не как… младший брат.
— Надеюсь, ты ей простил? — спросил Дан.
— Простил. Хотя, признаюсь, это было нелегко.
— И на том свете не забуду, как она рыдала у меня на груди, говоря, что ты никогда ее не простишь.
— У тебя на груди? — удивился Маран. — Когда это?
— На Торене, — сказал Дан лукаво. — Когда ты решил изобразить гордое презрение.
— По-моему, я сделал для нее все, что мог.
— Разумеется. Но сдается мне, она затеяла эту поездку лишь для того, чтобы с тобой увидеться. А ты…
Маран усмехнулся.
— Я в покровителях
— И не только женщина, — сказал Дан, посмеиваясь. — Разве нет?
Маран лишь улыбнулся.
Оставив флайер на девятом уровне битком набитой стоянки напротив высокого и узкого, сплошь выложенного отражавшими ясное, почти безоблачное, небо и потому голубоватыми стеклами здания Городского банка, построенного в начале прошлого века, они спустились на лифте прямо в подземный переход, полный народу, прошли под опоясывавшим центр широким асфальтовым кольцом, по которому тек не поток, но все же немалый ручеек автомобилей, иссякавший уже полвека, но пока еще не высохший, и поднялись на поверхность в пределах пешеходной зоны. Узкая улица, вымощенная, как и несколько сот лет назад, булыжником, обзавелась в прошлом веке тротуарами, выложенными полусинтетической плиткой, по которой было удобно шагать, хотя смотрелась она странно, как и огромные витрины из небьющегося стекла на занятых магазинами первых этажах невысоких старинных зданий… Витрины, впрочем, появились не в прошлом веке, раньше, много раньше, да и кто в этом разбирался, для подавляющего большинства прохожих, фланирующих по старому городу целыми днями, четырех-пятисотлетние постройки давно слились в одно вполне гармоничное целое с полуголыми пластиковыми манекенами, рекламирующими одеяния, от вида которых создатели этих построек потеряли бы сознание.
Пройдя до конца улицы и свернув на другую, чуть пошире, они наткнулись на толпу, с гамом и грохотом продвигавшуюся в направлении набережной. Гремела немелодичная музыка, единственным «достоинством» которой была громкость, развевались флаги всех цветов радуги, никакой стране не принадлежавшие, а просто украшавшие шествие веселыми своими переливами, молодежь отплясывала на ходу, люди постарше держались ближе к домам, но многие и подпевали, вернее, подкрикивали, стояли шум и хохот.
— Какой-то праздник? — спросил Маран.
— Да нет, — сказал Дан, — просто пятница.
— Сегодня пятница, завтра суббота, послезавтра воскресенье…
— Да.
— И они будут валять дурака… прошу прощенья, веселиться три дня подряд?
— А почему нет?
Маран покачал головой.
— Если б мне с юности пришлось развлекаться в таком количестве и подобным образом, я бы давно умер от скуки.
— Никто же их не заставляет, — сказал Дан. — Кому неохота, могут сидеть дома и читать книги.
— И много тех, кто сидит и читает книги?
— Не думаю. Давай свернем в переулок, а то у меня от этого грохота голова начинает болеть.
Они с трудом пробрались сквозь толпу, прошли дворами к ближайшему переулку и дальше по тому в сторону от улицы, по которой продвигалось шествие, но шум не уменьшался, даже как будто наоборот.
— Такое ощущение, словно он нас преследует! — буркнул Дан сердито.
— Шум? Так и есть. Он похож на гигантскую амебу, которая вытягивает ложноножку, пытаясь тебя достать, набухает, почти в нее перетекая, и разочарованно убирает ее только тогда, когда ты поставишь между ним и собой, — Маран свернул на параллельную улицу, — стену.