Зеница ока
Шрифт:
— Я уже взял его.
Не торопясь он прошел к столу и хрипловато объявил председателю собрания:
— Худайберген мое имя… Рабочий, как сейчас говорят, а на самом деле дехканин. Для вас говорю, остальные меня знают.
— Пожалуйста, пожалуйста! — закивал дружелюбно Нажимов. — Говорите, Худайберген-ага!
— Сегодня я доволен Сержановым…
— А раньше? — хихикнули в толпе.
— Раньше не всегда… Это тоже все знают. А почему я доволен? Правильно сделал, что ушел сам! Значит, понял все. А то еще бы десять лет просидел, и никто его не снял бы.
— Одобряю Сержанова! — И, помолчав, добавил: — Теперь пусть уходит и Завмаг.
От неожиданности пооткрывали рты жаналыкцы. Вообще-то долговязый Худайберген всегда говорил необычные вещи. Но то в поле, на улице, реже в конторе. На собраниях же, при огромном стечении людей, он только качал головой и вздыхал сокрушенно. А тут перед всем совхозом, перед районным начальством разговорился. Развязал язык. Как и все жаналыкцы, умел Худайберген ввернуть острое словцо, а вот сегодня не ввернул. Серьезно говорил, строго…
Сержанов тоже удивился, хотя не раскрыл рта, не уставился на долговязого Худайбергена. Огорчил его старик, унизил вроде перед людьми и перед начальством. Кинул камень вслед уходящему. Увесистый камень.
Даулетов же, слушая Худайбергена, оживился. Нашелся среди этих насмешливых и упрямых жаналыкцев человек, ищущий ветра перемен и намеревающийся плыть куда-то. Жаль, конечно, что человек уже стар, что время отняло у него силы… Но, слава богу, нашелся все же.
Секретарь райкома ни про камень, ни про ветер не подумал. Прошлое и будущее его мало интересовали сейчас. Собрание вроде начало входить в нужное русло. Люди вроде начали привечать нового директора, которого привез он из областного центра по указанию секретаря обкома, и если так, то миссию свою скоро можно считать выполненной.
Не обманул надежд Нажимова старый Худайберген. Пошел дальше, чем предполагал секретарь райкома.
— Уж коль скоро назначили нового директора, я обращусь к нему с просьбой, которую приносил не раз Сержанову, да все зря.
Даулетов воспользовался случаем и закивал обещающе: мол, просите, уважаемый, сделаю все, что в моих силах. Поторопился, однако. Странной была просьба старого Худайбергена.
— Надо бы оградить кладбище с южной стороны аула. Пасется на головах наших предков аульный скот. Козы и бараны — эти так вовсе оттуда не уходят. Стонут небось души-то умерших. А ведь они когда-то были как мы и думали о делах, о нас думали. А мы о них, выходит, не думаем. Лечь всем придется, рано или поздно. Куда ж денешься? Но когда представишь себе копыта коров и овец, мнущих твою могилу, умирать противно…
Ввернул все-таки смешные слова Худайберген, оказавшиеся, правда, на языке по весьма печальному поводу. Повод печальный не помешал жаналыкцам весело рассмеяться. Нажимов тоже засмеялся, и Даулетов засмеялся. Не смог сдержать себя и хмурый, торжественный Сержанов. Заискрились смешинки в раскосых глазах его. Он ведь тоже был жаналык-цем.
— Еще я хотел, — продолжал между тем Худайберген, — попросить у нового директора воды. Посевы истомились. Рано в этом году распалилось солнце. Пить им хочется. Так что воды надо дать.
«Все же чудной старик, — теперь и Даулетов это понял. — У кого просит воды? У директора. А что я, бог, что ли? Откуда взять воду? Аму и та опустела, курица вброд перейдет великую реку. А если нет ее в Аму, откуда возьмешь?»
Однако просит старик. Поля просят. Не утолишь жажду, тогда зачем пришел, для чего занял место Сержанова? Сержанов небось умел добывать воду.
Вот незадача-то. Как быть? Что ответить? Сказать «нет» — разочаруешь людей, веру старика сгубишь. Он ведь явился на собрание не как другие, поболтать, повеселить ауль-чан. Он боль принес. Сказать «да» — обмануть всех и себя первого. Ничего не сказать — холод, равнодушие посеять в сердцах жаналыкцев. Подумают: ни рыба ни мясо новый директор.
Наверное, так и подумали. Молча дослушали Худайбергена, глянули на Даулетова: как он насчет воды? Убедились, что никак, и отвернулись.
Сзади, там, где стоял старик Худайберген, поднялась рука. Попросил слово Завмаг. Аульчане оживились. Завмаг выступал редко, в особых случаях. Сегодня, видно, был такой случай. Уходил с директорского поста друг и благодетель Завмага, а значит, уходил и сам Завмаг. Что он без Сержанова, все равно что хвост без коня.
Заволновались жаналыкцы: куда этот хвост прилепится, от кого станет отгонять мух? Или пойдет за конем и он? Хвост-то бог пристроил к определенному месту. И оторваться ему никак нельзя. Оторвется — это уже не хвост, а конский волос для щетки.
Что хитер Завмаг, знали все. Кого хочешь вокруг пальца обведет. Не было человека, которого он не сумел бы убедить, что овца весит больше верблюда, Жаналыкцы обернулись назад, туда, где стоял Завмаг, желая определить по лицу его, что придумал он сегодня и кого собирается обводить вокруг пальца.
С виду-то Завмаг был простак простаком. Да и чудаковатый к тому же. Кто летом, в жару саратанскую, надевает темный костюм, повязывается галстуком и сует ноги в теплые ботинки? Только он — кто ж еще? Впрочем, и зимой жаналыкцы не носят костюмы и галстуки. Завмаг носит. И носит при этом один и тот же костюм, и до того засаленный, будто именно об него вытирал он жирные пальцы после всех яств, которые поглощал в невероятном количестве в течение года. Впрочем, суть не в костюме и не в галстуке. Суть в самом человеке, к которому никто не относится с почтением и который, однако же, кажется всем значительнее, чем он есть на самом деле. Это та самая овца, что весит больше верблюда.
— Друзья! — начал Завмаг, вытирая пот с круглого и румяного, как свежий хлебец, лица.
— Пройди вперед! — пригласил Завмага Нажимов. Знал он, как верен Завмаг Сержанову и как умеет смазывать маслом каждое слово, произносимое в его адрес. Пусть на прощание еще раз разольет масло, порадует сердце бедного друга.
— Благодарю! — склонил голову Завмаг. — Однако не привык к почету. Здесь, на скромном месте, мне как-то привычнее. Маленькому человеку не следует становиться в ряд с великими. Нескромно…
— Как знаешь, — согласился секретарь райкома. — Только говори громче, чтоб все слышали!
— Это мы можем, — опять склонил голову Завмаг.
Он в самом деле мог говорить громко. В магазине, когда стоит очередь и шумно, как на водопое, Завмаг своим зычным баритоном перекрывал все голоса.
— Вот тут Худайберген выступил в защиту мертвецов, мол, им там, в раю, видите ли, наши коровы мешают наслаждаться радостями загробной жизни, стучат по головам копытами. Это как же, друзья, понять? Мы что же, должны помогать несуществующему богу в укреплении веры? Конечно, Худайберген должен думать о рае, в восемьдесят лет другие мысли в голову не приходят. К тому же и имя у него такое — Худайберген. «Худай» — бог, «берген» — дал. Бог дал! Бог дал на этом свете, значит, даст и на том. Пусть Худайберген думает о рае на небе, мы, товарищи, должны думать о рае на земле. Создавать его. Вот новый директор, я уверен, позаботится об этом. Он для того и назначен, и мы все должны быть его помощниками. С помощниками ему легче будет делать, что указано вышестоящими организациями…