Зеркала Борхеса
Шрифт:
– Так у вас их двое?
– Ага, две персоны, – с ребячливой гордостью в голосе подтвердила Аннушка. – Как уже было сказано выше, реб Янкэлэ – человек рачительный, основательный, домовитый и хозяйственный. Делать – так делать. Причём, серьёзно, вдумчиво и по-взрослому… Кстати, мы уже пришли. Вон тот скромный домишко под красно-бурой черепицей – наш. Добро пожаловать, господин маркиз Пушениг…
Они подошли к некрашеному хлипкому забору-штакетнику, за которым находились-располагались: аккуратная синагога, крохотное еврейское кладбище и обшарпанный двухэтажный домик, к которому примыкали неказистые хозяйственные постройки.
– Му-у-у! – донеслось из ближайшего сарайчика. –
– Ребе Янкэлэ разрешено – в виде исключения – держать в хозяйстве корову, петуха и с десяток куриц, – пояснила девушка. – Уважаемый раввин, как-никак.
– А остальным жителям гетто, выходит, нельзя?
– Выходит, что запрещено. В том плане, что в последние сорок пять лет. Всё дело в той знаменитой папской булле, о которой я уже говорила по дороге. Там же было сказано предельно чётко и однозначно, мол: – «Евреи…, должны селиться в специальных местах, причём, отведённых раз и навсегда…». Понимаете, господин маркиз? «Раз и навсегда…». В этом-то всё и дело. Население гетто постепенно и планомерно растёт, а занимаемая им площадь не увеличивается. Нельзя. Римский Папа – полтора века назад – строго-настрого запретил. Нарастает теснота, земли хронически не хватает… Вот, семьдесят лет тому назад власти запретили хоронить умерших на этом кладбище. Поэтому оно такое маленькое и древнее. Куда нынче девают покойников? Вывозят за пределы гетто, а дальнейшая судьба мёртвых тел мне неизвестна… Потом и живность держать запретили. Мол, не до того, тут и людям (пусть и еврейской национальности), жить негде…
Со стороны второго, гораздо более высокого сарая раздался глухой стук-перестук, сопровождаемый размеренным кряхтеньем.
– Это, наверное, сеновал? – предположил Алекс.
– Ага. А ещё там мы храним зимний запас колотых дров.
– И сейчас кто-то дрова колет? Как же так? Суббота, ведь.
– Сейчас всё поймёте, господин Пушениг. Только калитку отопру… Пойдёмте.
Они, пройдя мимо синагоги и обогнув коровник, направились – по узенькой и короткой гравийной дорожке – к дому раввина.
Рядом с входной дверью сеновала высокий плечистый мужик колол берёзовые дрова. Несуетливо так колол – умело, уверенно и монотонно. Ставил очередное полено торцом на толстенный кряж, заносил топор-колун высоко над головой, примеривался и, слегка приседая, резко опускал руки вниз.
– Хряп-п-п! – встречаясь с поленом, вдохновенно пел топор.
– Ох-х! – равнодушно выдыхал мужик.
Топор пел, мужик выдыхал, а берёзовые поленья – одно за другим – послушно разлетались на части.
«Во всём этом… м-м-м, ощущается что-то однозначно-механическое», – машинально отметил Алекс. – «И в движениях, и в звуках. Словно в данном рабочем процессе задействован некий станок. Или же робот…».
– Готфрид! – громко позвала Аннушка. – Прервись на минутку!
Дровосек, чуть заметно вздрогнув широкой спиной, бережно положил топор на горизонтальную поверхность кряжа, после чего выпрямился, развернулся на сто восемьдесят градусов и, молча, вопросительно уставился на девушку.
«Достаточно неуклюже развернулся», – сообщил наблюдательный внутренний голос. – «И вообще, все движения у этого типа какие-то угловатые и слегка дёрганые… Что ещё про него можно сказать? Ну, здоровенный такой мужичина, облачённый в мешковатые тёмно-коричневые штаны и широченную тёмно-серую робу. Кряжистый и матёрый. Толстенные руки свисают почти до колен. Непропорционально-маленькая лысая голова. Уши, наоборот, откровенно великоваты. Крохотные тёмные глазки – сонные-сонные такие, неподвижные, практически поросячьи… На кого он похож? Имеется в виду, из общеизвестных медийных персонажей? Пожалуй, на болотного тролля Шрека – из одного популярного мультфильма. Только у того тролля кожа физиономии была характерного зелёного цвета, а у этого громилы – терракотового. То бишь, кирпично-красного… Стоп-стоп. Это же…».
– Это же он и есть? – шёпотом спросил Алекс. – Голем?
– Он самый, – также тихо ответила спутница, после чего – начальственным голосом – велела: – Разворачивайся, Готфрид, и продолжай колоть. Не ленись.
– Буль-бульк-булькк, – неразборчиво пробормотал голем, развернулся и возобновил работу.
– Хряп-п-п! – встретившись с поленом, вновь пропел топор.
– Ох-х! – равнодушно выдохнул Готфрид…
Тоненько взвизгнули заржавелые петли, массивная дверь приоткрылась, и звучный баритон оповестил:
– Счастлив видеть вас, маркиз, в добром здравии. Проходите в дом. Таким гостям здесь всегда рады…
Алекс, шагая за Аннушкой, поднялся по скрипучим ступенькам на крыльцо и, пройдя через короткие сени, оказался в небольшой, но достаточно уютной комнате.
«В среднестатистической деревенской горнице», – не преминул уточнить въедливый внутренний голос. – «Непритязательная мебель светлого дерева. Стены, пол и потолок оббиты такими же светлыми досками. По полу расстелены домотканые полосатые половички. На стенах развешены грубые гобелены с вытканными природными пейзажами и нехитрыми охотничьими сценками. Прямоугольный обеденный стол накрыт серой льняной скатертью, украшенной искусной вышивкой: красными, зелёными и синими петушками-зайчиками-медведями. Только, вот, два массивных книжных шкафа слегка выбиваются из классических пасторальных декораций. Причём, два книжных шкафа плотно-плотно забитых и заставленных всякой книжной разностью… А в антикварном кожаном кресле с резными ручками, придвинутом к узкому застеклённому окошку (в средневековом гетто оконное стекло является безусловным признаком достатка), расположился, надо думать, хозяин этого дома. То бишь, реб Янкэлэ Йехуде Бен Борхиню собственной персоной. Одет, как и полагается почтенному раввину крупного гетто, во всё чёрное – плюсом светлая, глухо-застёгнутая рубашка. Немного сутулый, чуть полноватый, большеголовый, пегие пейсы свисают до плеч, выпуклые водянистые глаза, мерцающие таинственно и загадочно… Чего-то не хватает? Пожалуй. Рот прямой, с лёгкой «злинкой». Неожиданная деталь, честно говоря…».
– Заждался я вас, любезный Пушениг, – добросердечно улыбнулся раввин, и уголки его тонких губ слегка опустились вниз.
«Как у тряпичной итальянской куклы Пьеро!», – тут же возликовал сентиментальный внутренний голос. – «Совсем другое дело!».
– Извините, уважаемый создатель големов, – сняв шляпу, почтительно (но в меру, маркиз, всё же), кивнул головой Алекс. – Торопился, как мог. Но слегка задержался. По целому комплексу уважительных причин. Как объективных, так и субъективных… Поговорим?
– Несомненно, подробно и с удовольствием… Позвольте для начала – вопрос?
– Конечно. Сколько угодно.
– Я видел в окошко, как вы вошли через калитку в наш двор. Потом подошли к сеновалу, где Готфрид колол берёзовые дрова. Моя приёмная дочь велела голему обернуться, чтобы продемонстрировать вам, благородный маркиз Пушениг, его лицо. А потом приказала продолжить работу. Готфрид, безусловно, подчинился, но перед этим что-то пробормотал. Он пробормотал, а вы, маркиз, многозначительно усмехнулись.…Следовательно, поняли его «бульк»?
– Понял, так как являюсь не только знатным аристократом, но и не менее знатным полиглотом.
– И что же голем… м-м-м, сказал?
– Так маленькие дети иногда обижаются на взрослых, мол: – «И что им всем надо от нас? Вечно придираются, вредничают и пристают с разными глупостями…».
– Очень интересно. Обязательно учту на будущее.
– Простите меня, уважаемые господа мужчины, но вынуждена вас покинуть, – почтительно вмешалась в разговор Аннушка. – Срочные кухонные заботы. Надо помочь нашей служанке Гертруде. А вы разговаривайте. Приятной беседы…