Зеркало для двоих
Шрифт:
Селезнев с удвоенным усердием и утроенной озабоченностью принялся наблюдать за дорогой. Этот вопрос, в начале их отношений всплывавший гораздо чаще, теперь подавался редко, но зато с фирменной приправой из щемящей грусти и покорной безысходности. А Сергей не то чтобы не хотел, а просто не мог на него ответить. Он и сам не знал, почему не делает предложения Лариске. Она и красивая, и неглупая, и вроде бы любит его по-настоящему… Впрочем, как по-настоящему? Ему иногда начинало казаться, что все эти роли суперменов и сексуальных сверхчеловеков вытрясли из него само понятие о любви, саму способность ее чувствовать и узнавать. Остались только несколько условных рефлексов: распахнутые глаза партнерши, ее полуоткрытый рот, нежность во взгляде и расходящиеся колени… Вот она — любовь! Правда,
— Ну, ладно, — проговорила она наконец таким тоном, будто утешала сама себя. Но Селезневу явственно почувствовался легкий отзвук ультимативности и угрозы. — Мы вернемся к этому разговору позже. Вот снимешься ты у Станченко, получишь свой гонорар, поедем в Италию… или нет, во Францию! И там все решим… Тем более будет уже полтора года, как мы вместе.
— Лариса, я отказался сниматься у Станченко, — глухо, но внятно произнес Сергей. Она не удивилась, не кивнула согласно, а только вытащила из пачки новую сигарету. Его взгляд неудержимо тянулся к этим длинным гладким пальцам с блестящими перламутровыми ногтями. Пальцы достали сигарету аккуратно и ловко поднесли ее к губам От зажигалки взметнулся легкий язычок пламени.
— Ну, и что ты теперь собираешься делать?
— Ничего, — он пожал плечами. — Через месяц пробы для «Последней вспышки», а пока буду спокойно работать в театре.
— Ты же читал сценарий этой несчастной «Вспышки»! Это же абсолютно, абсолютно некоммерческий фильм. Ты, мой дорогой, слишком рано причислил себя к мэтрам, у тебя пока еще нет возможности выбирать и копаться и уж тем более отдаваться «чистому творчеству»! Тебе нужно делать имя!
Лариса говорила по-прежнему спокойным, тихим голосом, и только ее красивые яркие губы начали едва заметно подергиваться. И было что-то странное и страшное в этом контрасте равнодушного голоса и почти истерично вздрагивающих губ. Сергей нахмурился.
— Лариса, только не надо делать вид, что для тебя это новость. Мы ведь, кажется, уже обсуждали, что я больше не буду сниматься в подобных фильмах. Все! Период суперкрутых боевиков для меня закончен.
— Обсуждали! — развернулась она. И Сергей увидел, что янтарь в ее прозрачных глазах начал плавиться, снова превращаясь в кипящую смолу. — Но такого гонорара, как Станченко, тебе никто не предлагал! И потом, мой милый мальчик, ты не такой уже замечательный актер, и тебе просто повезло найти удачный образ, так будь добр, выжми из него все возможное!.. Говорить что угодно и мечтать сниматься хоть у Феллини тебе никто не запрещает, но глупо, ты понимаешь, глупо из-за каких-то дурацких амбиций лишать себя перспектив!
Селезнев повел плечами и поморщился, болела растянутая спина. Усталость, по-дружески согласившаяся подождать до утра, снова выползала наружу. Наверное, проще всего было бы успокоить Ларискины напряженно изогнутые губы поцелуем, но ему почему-то не хотелось к ней прикасаться.
— Что ты молчишь? — снова начала она.
— А о чем говорить? Ничего ведь не случилось? Я буду работать в театре и сниматься. Реже, конечно, чем теперь, но зато в тех фильмах, в которых хочется. И потом…
— И потом у тебя ничего не будет, — с жестким сарказмом констатировала Лариса. — Останутся несколько ролишек в театре, три рубля в кармане и вечный просительный взгляд: «Ну, снимите хоть где-нибудь! Ну, дайте работу!» Твое время уйдет очень быстро, и если сейчас ты сойдешь с экрана, тебя забудут уже через полгода…
От любой другой женщины можно было бы ожидать если не продолжения скандала, то хотя бы ледяной холодности или, по меньшей мере, горькой усмешки, изредка изламывающей губы. Но Лариса умела вести себя на публике. Поэтому в «Белую мышь» они вошли рука об руку, олицетворяя собой самую счастливую пару, которая когда-либо существовала на свете. Сегодня здесь выступал какой-то джазовый ансамбль. Музыка абсолютно не соответствовала настроению Селезнева, впрочем, как и излишне суетливая, тусовочная атмосфера. Но зато Лариса немного ожила. И ему даже почудилось, что в красных всполохах света напряженные и прекрасные черты ее лица смягчаются и кипящая смола взгляда снова превращается в прозрачный янтарь. Сергей шел по проходу между столиками, прижимая к себе ее обнаженный локоть, и думал о том, что, наверное, был слишком резок и непримирим и что девочку элементарно тревожит ее да, в общем-то, наверное, и его будущее.
Димки Санталова в зале не оказалось, зато Генка Авдеев был тут как тут. Уже изрядно принявший, он тем не менее не производил отталкивающего впечатления. В подпитии Генка обычно становился «очаровашкой». Так вышло и на этот раз. Авдеев сидел, откинувшись на спинку стула, одной рукой приобнимая худющую коротко стриженную девчонку, а другой, в такт музыке, размахивая фужером с шампанским. Девчонка, похоже, была ему не любовницей, а просто подружкой, слишком уж равнодушно лежала Генкина кисть на ее плече, да и она сама не прилагала ни малейших усилий для того, чтобы принять хоть сколько-нибудь сексуальную позу. Увидев Сергея и Ларису, Авдеев приветственно помахал им фужером, и несколько капель золотистого шампанского, сверкнув в воздухе, упало на его светлые брюки. Генка негромко выругался, оставил в покое плечо соседки и принялся сосредоточенно разглядывать несколько влажных темных пятнышек. Впрочем, через секунду от его озабоченности не осталось и следа.
— А, ну, и шут с ними! — он махнул рукой и указал глазами на пятнышки. Причем произнес он это таким тоном, словно пытался в первую очередь успокоить окружающих, а не себя. — Серега, Ларочка, я ужасно рад вас видеть!.. Только сегодня прилетел в Москву, пришел в эту «Мышь»… белую! А здесь ни одной родной рожи. Нет, знакомых-то, конечно, пруд пруди, а вот родных… По-настоящему родных!..
Лариса тихо улыбаясь, водила пальчиком по белоснежной скатерти, и по ее перламутровому ноготку разбегались радужные блики. Авдеев продолжал нести пьяную ерунду, а Сергей силился вспомнить, где он видел эту коротко стриженную девчонку, которая держалась в их компании как свой парень и своим поведением давала понять, что они знакомы. Минут через десять в разговоре наконец-то промелькнуло ее имя — Настя, и Селезнев сразу утратил к ней всякий интерес. Нет, он, конечно, не вспомнил, откуда знает эту девушку, но полученной информации было достаточно, для того, чтобы не поставить в неловкое положение ни ее, ни себя вопросом: «Простите, а как вас зовут?» Они немного перекусили, выпили, и Сергей, незаметно коснувшись под столом бедра Ларисы, негромко спросил:
— Ты не хочешь потанцевать?
Она не отдернула ногу и не убрала его кисть, а только тихо и грустно сказала:
— Я бы с большим удовольствием просто посидела, Сережа…
И опять ему не удалось встретить Ларисин взгляд, зато он успел заметить, как ресницы ее быстро-быстро затрепетали, словно пытаясь удержать наворачивающуюся слезу. Конечно же, она была слишком умна и для того, чтобы плакать в людном месте и тем более изображать смятение чувств. Но, похоже, разговор в машине и в самом деле сильно ее расстроил. Селезнев убрал руку и почти физически почувствовал, как между ними образовалась прозрачная холодная стена.
Они еще некоторое время поболтали вчетвером, а потом уже Авдеев попытался пригласить Ларису на танец. В этот раз она не отказалась и поднялась с места светски-вежливая и бесконечно грустная. Сергей пару раз глянул в их сторону, а потом увлекся разговором с Настей, которая тараторила, не переставая, и улыбалась жизнерадостно своим тонкогубым, но все же очаровательным ртом. Забеспокоился он только тогда, когда началась следующая композиция, а ни Авдеев, ни Лариса не вернулись к столу. Селезнев обвел глазами зал, не нашел знакомого пурпурного платья и, извинившись перед собеседницей, вышел в коридор.