Зеркало ислама

Игнатенко Александр Александрович

Знак, о котором размышляют наши философы, достаточно специфичен. Цельнообразный знак – редуцированная вещь, очищенная не только от материи, но и от сущностных характеристик (формы), и от многих акциденций (например, размеров, запаха и т. п.), предмет, от которого осталась только одна характеристика свойство быть видимым. Популярный пример костер, который человек видит издалека. Он не обжигает и не греет.

Большое значение мыслители придавали размеру знака, точнее, отсутствию размера. Были в ходу простые варианты объяснения, ничего не объяснявшие. Так, Ибн-Таймийя, рассуждая о размерах воспринимаемого знака, полагает, что этот размер зависит от размера воспринимающего предмета: если Зеркало маленькое, то и изображение (например, того же неба) тоже маленькое¹²³. Еще раньше тот же вопрос решал аль-Газали в трактате «Критерий различения между исламом и ересью», приводя в качестве доказательства неразмерности знака следующий хадис Пророка Мухаммада: «Был показан мне Рай – по ширине этой стены» [Примечательно, что современный публикатор этого трактата, знаток хадисов, дающий отсылки к авторитетным сборникам, дал здесь сноску: «Я не нашел никакого источника этого хадиса». Вполне возможно, что хадис апокрифичен.]. Тот, говорит аль-Газали, для кого доказательным является утверждение, что тела не проникают одно в другое и, тем более, малое тело не может включить в себя большое, должен принять, что Рай при этом не перемещался на стену, которая была перед Мухаммадом. Но чувству представляется [тумассаль — слово, однокоренное со словом мисаль.]

образ Рая на стене, и его, а не Рай видел Пророк. Поэтому, заключает аль-Газали, вполне возможно увидеть цельнообразный знак {мисаль} большой вещи в малом теле — подобно тому, как в маленьком Зеркале {джарам} видно большое небо¹²⁴. Ибн-Рушд, постулируя духовность формы, являющейся результатом человеческого восприятия (зрения), разрешает, правда только на словах, проблему соотношения между размером формы окружающих предметов, например дерева, и размером органов восприятия. «Это (т. е. размерность. – А.И.), – говорит Ибн-Рушд, – обязательно по отношению к телесному постижению, а не к духовному».

Далее, цельнообразный знак в такой интерпретации, будучи генетически связан с вещью, конкретен, индивидуален. Это всегда знак определенного дерева, определенного человека в определенном состоянии. Более того, знак конкретен и индивидуален, представляя не только единичные предметы, но и их единства (роды), например, человека, а не Зайда, а также некие универсальные свойства (например, телесность, человечность). Об этом достаточно много говорилось выше.

Наконец, но не в последнюю очередь, цельнообразный знак предполагается изменчивым. Поскольку он является редуцированной вещью, то изменения вещи приводят к изменению цельнообразного знака.

Есть свидетельство того, что цельнообразный знак полагался как конкретный и одновременно изменчивый. Так, несколько забегая вперед в изложении, отмечу, что Божественный Престол {аль-Арш}, который в космологических построениях мусульман нередко ассоциировался с внешней (последней) небесной сферой и считался самым большим предметом среди всего существующего, представлял собой Зеркало. На этот счет имеется хадис, приписываемый Пророку: «[Божественный] Престол их (ангелов. – А.И.) зеркало, в котором они видят все сущее»¹²⁶ [Имеется в виду, что ангелы следят за людьми, для того чтобы на Страшном Суде свидетельствовать в их пользу или против них.]. И, естественно, предполагается, что в этом Зеркале находится знак всякой конкретной вещи, существа и т. п. И он, этот знак, динамичен, изменчив. В знаменитой книге аль-Казвини «Дивности сотворенного мира {Аджа’иб аль-махлю-кат}» [Она славна тем, что чаще всего иллюстрировалась изображениями животных, исторических (и псевдоисторических) лиц, великих событий.] есть следующие слова, приписываемые шестому шиитскому имаму Джафару ас-Садику (ум. в 765 г.): «Не существует такого верующего, чтобы не было у него знака {мисаль} в Престоле. И если верующий совершает коленопреклонение или падает ниц [во время молитвы], то тем же самым занимается и его знак. При этом его (знак. – А.И.) видят ангелы и молятся за него (за верующего. – А.И.) и испрашивают для него прощение. А если раб [Божий] совершил прегрешение {ма‘сийя}, то Всевышний Бог опускает на его знак покров, чтобы ангелы не узнали о прегрешении [того раба]. Сие толкование слов Пророка (да помолится за него Бог и поприветствует) [обращенных к Богу]: О Тот, Кто открывает прекрасное и скрывает безобразное…»¹²⁷. Если в Престоле, имеющем свойства Зеркала (точнее, являющемся Зеркалом), знаки изменчивы, то изменчивы они и во всех других Зеркалах – как в собственно Зеркале, так и в глазе-Зеркале. И наоборот.

Шахаб ад-Дин ас-Сухраварди утверждает, что всякая вещь, находящаяся в элементарном мире {алям унсури}, т. е. в мире дольнем, телесном, тварном, из– ображ-ена (обладает образом) в небесной сфере и этот образ ее полностью повторяет. Так, каждый человек там изображен {манкуш} «во всех его состояниях – движениях и остановках, в том, что было, [есть] и будет». Об этом, как полагает ас-Сухраварди, говорится в Коране: «И всякая вещь, которую они (люди. – А.И.) сделали, – в Писании, и все малое и великое записано»¹²⁸. Остается только гадать, как именно в образной форме существуют в некоем элементе горнего, Божественного мира [Нас в данном случае не занимает то, где именно находятся эти цельнообразные знаки – в Божественном Престоле, в небесной сфере (в одной из небесных сфер), в Хранимой Скрижали или, как мы увидим ниже, в Божественном Присутствии или в Пограничье. Изложение дискуссий и разночтений по этому вопросу потребовало бы отдельного исследования.] эти прошлые, настоящие и будущие трансформации цельнообразного знака, но он явно изменчив – в том смысле, что отражает динамику вещи, например, отдельного человека.

Что касается аль-Газали, то в одном из поздних его сочинений есть интересный момент, который возникает именно при рассмотрении знания (предполагается: истинного знания) как возникновения образов цельнообразных знаков в Зеркале разума. Он говорит о том, что знание не остается неизменным из-за того, что изменяется познанное. Такое знание противопоставляется им убежденности, или верованию {и‘тикад}, которое предполагает неизменность полученного (например, от авторитета в русле традиции {таклид}) традиционного знания. Подобная убежденность, игнорирующая изменчивость познаваемого и, соответственно, изменчивость знания, подобна узлу [Здесь у аль-Газали игра слов. Узел по-арабски укда, а убежденность — слово того же корня и'тикад. К тому же традиция-шаклмЭ означает еще надевание (предполагается, в частности, надевание веревки, чтобы вести скотину, например барана).] на сердце. А настоящее знание развязывание узлов и открытость сердца. Пример убежденности – уверенность в том, что Зайд находится в доме, сложившаяся на основе знания о том, что он туда вошел, или чьего-то сообщения об этом. Знание (истинное знание) в этом случае было бы изменчивым – о том, что Зайд вошел в дом, побыл там, вышел и т. д.¹²⁹

Постижение реальности/ истины через зеркало: суфийские святые и спящие

Во имя Бога,

Милостивого,

Милосердного!

Проблематика цельнообразного знака, выделить который помогло Зеркало, судя по всему, оказалась узловой для исламской мысли в эпоху, породившую сущностные признаки того, что называют исламской цивилизацией, т. е. в X–XII вв.¹³⁰ – период, на который пришлась жизнь и деятельность аль-Газали (1058–1111), оказавшего исключительно большое влияние на направленность всей исламской мысли. Недаром современники и потомки называли его Доводом ислама.

В общем виде проблематика цельнообразного знака формулируется как соотношение непосредственного и опосредованного познания/знания [Употребление такого, двойного слова обусловлено тем, что арабским ильм выражались два понятия – как познание, так и знание. При введении слова знание (ильм) у аль-Газали необходимо указать на то, что это понятие в истории исламской мысли многозначно, о чем писал сам аль-Газали. См.: Аль-Газали. Избранное из науки основ. Ч. 1. С. 25.] мира – и дольнего, тварного, и горнего, Божественного. Антиномичность непосредственного и опосредованного познания проявляется в том, что первое, являясь имагинативным, образным, дает знание, соответствующее вещам в их реальности/истинности. Второе же, опосредованное, являясь речевым, дискурсивным, а то и письменным (тоже вариант дискурсивности), удаляется от вещей и может даже оторваться от них [«Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать». В этой русской поговорке выражена суть этой антиномии непосредственного (имагинативного) – увидеть – и опосредованного (дискурсивного) – услышать — познания.]. Оно в конечном счете существует независимо от вещей, чему свидетельством – наличие разных названий одних и тех же цельнообразных знаков у разных народов. И в схеме модусов существования некоего предмета (реальность/истинность – цельнообразный знак, или знание имя в речи имя на письме), а именно так выстраивает аль-Газали эту схему¹³¹, – между цельнообразным знаком (а он и есть знание, что неустанно повторяет аль-Газали), который является изменяющимся, динамичным, и последующими модусами (имя в речи и на письме) существует резкий перепад, ибо эти модусы резко теряют динамику, становятся неизменными и статичными. Особенно это заметно в случае письменной фиксации устной речи. Они не только статичны, но и исключительно бедны в экспликативном отношении. Аль-Газали подмечает одну важную вещь – недостаточность языковых, дискурсивных средств для описания (определения) чувственных восприятий: «Большинство вещей, даже большинство [простых] чувственных восприятий трудно определить {тахдид} [дискурсивно]. Если бы мы захотели определить запах мускуса или вкус меда, мы бы не смогли это сделать». Что уж тогда говорить о чем-то более сложном. «Но если мы неспособны дать дефиницию {хадд} воспринимаемого {мудракат}, то мы более неспособны определить [само] восприятие {идрак}»¹³².

Дискурсивное знание опосредовано в двух отношениях. Во-первых, из-за того, что познавательно-образное существование вещи (ее существование в виде цельнообразного знака) трансформируется в своего рода инобытийное состояние выразительно-указующее. Во-вторых, из-за того, что передача этого знания может осуществляться только как выразительно-указующего, но никак не образного (не в форме цельнообразного знака по понятным причинам, в частности потому, что цельнообразный знак невозможно транслировать от человека к человеку) [Одно из допущений, на которых держится концепция аль-Газали, заключается в том, что все те, кто воспринимает некую вещь, имеют в органах чувств и представлении один и тот же цельнообразный знак. Передать же этот знак именно как цельнообразный тому, кто его в силу каких-то обстоятельств не воспринимает, нет возможности, т. к. его инобытие возможно только в речи и на письме. А изображение, которое могло бы быть неким аналогом цельнообразного знака, напомню, в принципе исключено в исламе.].

Четко сформулированное свидетельство проблемы дискурсивного знания как знания, реализующегося опосредованно, мы обнаруживаем не у аль-Газали, а у несторианского врача и философа аль-Мухтара Ибн-Бутляна, жившего в Багдаде в период, не очень далеко отстоящий от времени жизни аль-Газали (Ибн-Батлян умер после 1063 г., а аль-Газали – в 1111 г.), и писавшего, естественно, на арабском языке. Он рассматривает преимущества образования, даваемого учителем в ходе преподавания, по сравнению с самообразованием, даваемым книгой. И он показывает, что текст книги есть «знак знака знака обозначаемого {мисаль мисаль мисаль аль-мумассаль}», где «знак обозначаемого» есть содержащаяся в разуме некая идея внешних вещей, «знак знака обозначаемого» есть экстериоризация этих идей в звуковой форме (т. е. в виде слов и фраз) и, наконец, «знак знака знака обозначаемого» есть письменная фиксация звуковой формы¹³³. Ибн-Бутлян полагает, что знак страдает неполнотой, ущербностью, неспособностью {авз}, и эта неполнота больше в знаке книги, чем в знаке речи, из чего следует, что живое общение с учителем дает для образования больше, чем чтение книги, пусть даже написанной тем же учителем. Внутренняя логика этого рассуждения заключается в том, что речь (недаром ее называют живой речью) более динамична, чем зафиксированные письмена, она ближе к реальности, что бы под ней ни подразумевалось, и учитель всегда может в ходе дискуссии ли, в ходе ли ответов на вопросы оживить, динамизировать, приблизить к реальности по необходимости дискурсивное знание. Аль-Газали не мог в таких терминах сформулировать проблему просто потому, что слово знак {мисаль} употреблял в ином, рассмотренном выше смысле – как цельнообразный знак. Тем самым формула «знак знака знака обозначаемого» для него была бы оксюмороном. Но проблема редуцированности цельнообразного знака при прохождении его через, скажем так, различные среды [Об этом говорил и исламский Аристотель – Псевдо-Аристотель неоплатонической «Теологии». Он сформулировал правило, гласящее, что образ (сура) при переходе от носителя (хамилъ) к носителю ослабевает, становится менее прекрасным и менее истинным. См.: Псевдо-Аристотель. Асулуджия Аристуталис // Ифлутин инд аль-араб (Плотин у арабов) / Публ.: Абд-ар-Рахман Бадави. 3-е изд. Эль-Кувейт, 1977. С. 57.] им ощущалась. В трактате «Ниша света» он дает описание, которое сравнимо со знаменитой «пещерой» Платона. Стремясь разъяснить, что именно постигает человек из Божественного Света, он проводит аналогию с тем, как человек воспринимает свет Солнца. И описывает последовательные отражения света – от Солнца к Луне, от Луны к Зеркалу, висящему на стене, от Зеркала к противоположной стене, от стены на пол¹³⁴. Вот этот рассеянный свет на полу – это и есть тот знак (цельнообразный знак {мисаль}), который доступен нам и по которому мы можем судить о свете Солнца.

Так что уж говорить о Божественном Свете!

Проблема передачи знания в дискурсивной форме, вообще-то говоря, решалась в исламской культуре, и в некотором смысле то, как она решалась, во многом определяло характерные черты этой культуры. Речь идет о том, что аль-Газали называет передачей достоверных сведений людьми, достойными доверия, по независимым одним от других линиям (цепочкам {мутаватир}) [Как и во многих случаях, мы вынуждены этим длинным выражением передавать всего одно слово, исходно термин хадисоведения – таватур.]. Первоначально этот термин являлся категорией хадисоведения и применялся для определения тех речений Пророка Мухаммада, которые передавались сначала изустно, а потом, спустя век-полтора, стали записываться. Хадис, называемый переданным людьми, достойными доверия, по независимым одних от других цепочкам, считался достоверным. Аль-Газали расширяет содержание этого понятия, называя так любые достоверные дискурсивно выраженные знания, например, знание о существовании в прошлом и настоящем города Мекки, имама аш-Шафи‘и (в прошлом) и т. п.¹³⁵.