Зеркало Медузы
Шрифт:
На мосту царило оживление, хотя и не такое безумное, как в летний сезон, когда орды туристов совершали набеги на многочисленные лавки ремесленников. Сами флорентийцы, очень спокойные и практичные — по крайней мере, по итальянским стандартам — почти не замечали богатую историю, жившую в каждой улице их города. На многих старых зданиях над дверными проемами был высечен герб Медичи — треугольник из цветных шаров. А на главной площади города, пьяцце делла Синьория, мемориальная доска отмечала то место, где в 1498 году на костре у столба народ сжег безумных доминиканских священников — Джироламо Савонаролу и двух его последователей. Несколько ужасных лет Савонарола держал город в кровавой узде, борясь за «очищение Флоренции от скверны». Он убивал и калечил несогласных, грабил дома высокородных дворян и уничтожал лучшие
Дэвид вышел на широкую городскую площадь, где находилось одно из самых популярных исторических мест — Лоджия деи Ланци, с ее пантеоном всемирно известных статуй: «Юдифь и Олоферн» Донателло, «Давид» Микеланджело и шедевр Челлини, бронзовый «Персей», державший в руке отрубленную голову Медузы. Даже яркое солнце не могло развеять зловещей экспрессии скульптуры — незабываемый образ обнаженного воина, одетого лишь в шлем и сандалии, отвращавшего взгляд от смертоносного лица горгоны, и попиравшего ногами обезглавленное тело чудовища. Мрачный штрих добавляла кровь, стекавшая с выступа мраморного пьедестала, на котором стояла статуя.
Приблизившись, Дэвид увидел женщину-гида с пурпурным ирисом на лацкане плаща — официально признанным цветком Флоренции. Она подвела к Персею группу апатичных школьников из Англии. Некоторые из ребят держали в руках блокноты. Один парнишка записывал рассказ экскурсовода на маленький японский диктофон.
— Кто может сказать, кем был этот Персей? — спросила гид с заметным акцентом.
Ученики, опустив головы, молча покручивали в пальцах карандаши. Дэвид остановился на краю их группы. Экскурсовод — стройная женщина с черными волосами, зачесанными на затылок и стянутыми в «конский хвост» широкой синей резинкой — взглянула на него и улыбнулась, тем самым позволив ему присоединиться к аудитории. Возможно, ей было приятно, что одинокий турист проявил интерес к ее лекции.
— Персей был греческим царем? — предположила одна девушка.
— Хорошая догадка, — ответила гид. — Довольно близкая. Он был царским внуком.
— То есть принцем? — с гордостью взмахнув карандашом, уточнила девушка.
Экскурсовод лишь развела руками в стороны.
— Не все так просто, — сказала она. — Давайте-ка, я вам все подробно расскажу.
Поглядывая время от времени на Дэвида, стоявшего в заднем ряду, гид рассказала историю Данаи, которая считалась самой красивой девушкой во всей Греции. Коварный Зевс, царь богов, овладел Данаей, и та забеременела от него.
— Она жила во дворце, где все вещи были сделаны из бронзы. Зевс пришел к ней в виде золотого дождя.
— Я видела эту картину, — воскликнула другая девушка. — Ее написал Рембрандт.
Гид одобрительно кивнула.
— Да, ты права, — сказала она. — Но вернемся к нашей истории. Родившегося сына назвали Персеем. Он вместе с матерью жил на удаленном острове. Один из царей пленился красотой Данаи и решил жениться на ней. Однако ему не хотелось держать при себе пасынка.
— Да уж, могу себе представить, — заметил конопатый парень, и пара его друзей захихикали.
— Поэтому, зная о смелости и безрассудстве Персея, он вызвал его к себе. «Можешь ли ты добыть для меня особый свадебный подарок?» — спросил он сына Данаи. И тот ответил: «Я принесу тебе все, что ты захочешь». Тогда царь сказал: «Добудь мне то, что я желаю больше всего на свете! Принеси мне голову Медузы!»
Такой поворот событий заинтересовал учеников, и они притихли.
— Но никто не мог убить Медузу, — повысив голос, продолжила экскурсовод.
Наверное, она хотела увериться, что Дэвид тоже слышал ее.
— Стоило любому человеку посмотреть в глаза Медузы, как он тут же превращался в камень.
Худощавый мальчишка — высокий, как колокольня Нотр-Дам — повернулся и бросил на Дэвида любопытный взгляд.
— Горгоны являлись бессмертными существами. Зеленые воды их тайного озера могли даровать человеку вечную жизнь. Но каждый, кто приходил за этой волшебной водой, погибал от взгляда Медузы.
Внезапно Дэвиду показалось, что женщина
— Похоже, Персей выполнил поручение, — сказал «колокольня». — Иначе его статуя не стояла бы здесь.
— Да, но как он сделал это? — спросила экскурсовод. — Ты знаешь, как он убил Медузу, ни разу не взглянув на нее?
Когда ответа не последовало, она продолжила:
— Персей призвал своих друзей-богов.
— Наверное, это помогло, — заметил один из учеников.
— Конечно, помогло. Кстати, вы знаете, кто такой Гермес?
— Парень из коммерческого колледжа, — ответил дылда, и, судя по всему, его шутка расстроила гида.
— Посланник богов, — выкрикнула девушка из первого ряда. — Кажется, он мог летать.
— Да, да, — сказала экскурсовод и поощрительно захлопала в ладоши. — Он дал Персею магический меч, которым тот отсек горгоне голову. А еще Персей дружил с Афиной…
— Богиней мудрости, — уже смелее сказала девушка из первого ряда, и гид улыбнулась ей.
— Да, она дала ему щит…
Экскурсовод сделала небольшую паузу, подбирая подходящие слова.
— Щит походил на зеркало и имел отражающую поверхность. Поэтому герою не нужно было смотреть в глаза Медузы. Кроме того, Персея снабдили особым шлемом, который делал его… невидимым. И тогда, согласно мифу, отважный Персей отправился на дальний остров, где жили три горгоны. Используя свои волшебные дары, он убил одну из них — ту, что называлась Медузой. Желая подчеркнуть аллегорию, которая по-прежнему являлась предметом спора для многих историков и искусствоведов, герцог де Медичи приказал установить эту скульптуру на центральной площади Флоренции. Первоначально планировалось, что она будет стоять на низком пьедестале — всего лишь в две браккии высотой, — но в процессе изготовления Челлини увеличил пропорции мраморной основы и украсил ее четырьмя нишами, в которых разместил отлитые фигуры Зевса, Афины, Гермеса и Данаи с маленьким Персеем. Говорят, что когда супруга герцога, Элеонора Толедская, впервые увидела эти потрясающие фигуры в виде отдельных статуй, она посчитала их слишком эксклюзивными для украшения пьедестала. Герцогиня предложила разместить их во дворце, в ее апартаментах. И хотя Челлини поблагодарил Элеонору за такую оценку, он не стал упрощать свое произведение. Прежде чем герцогиня успела заявить права на эти статуи, он вернулся в мастерскую и вмонтировал их в ниши пьедестала. Так они остались там и вместе с четырьмя бронзовыми барельефами, на которых были показаны сцены поздних приключений Персея, создают единую композицию.
Бенвенуто постоянно приходилось идти на подобные хитрости, он был одним из самых своенравных мастеров Европы. Служа искусству и прислушиваясь только к себе, он часто спорил с папскими священниками, принцами и высокородной знатью. Когда Челлини не купался в лучах славы после сотворения очередного шедевра, его обычно таскали по судам или бросали в тюрьмы по всевозможным обвинениям. Его судили за убийства (причем несколько раз, хотя всегда оправдывали необходимостью вынужденной самообороны), за содомию (в те дни это считалось самым распространенным обвинением) и за отказ платить алименты (флорентийские суды уже тогда были очень прогрессивными в таких вопросах). Вполне понятно, что причиной всех подобных неприятностей являлась его страстная мятежная натура — желание стремиться к цели вопреки мирским законам и святым авторитетам. И именно за это Дэвид так ценил его. Сам он жил по строгим правилам: усидчиво корпел над книгами, избегал всевозможных проблем и пытался выиграть каждую возможную академическую награду. Вот почему его влекло к этому смутьяну и бунтарю, который, подстегивая жизнь кнутом, мчался, куда ему хотелось. Его статуи и рукописи — Челлини был автором трактатов по скульптуре и золотому литью — свидетельствуют о новаторском уме, пребывавшем в вечных поисках знания, новых технологий и устремленном за границу известного. Судя по «Ключу к жизни вечной», он даже пытался перейти грань между жизнью и смертью… И заявлял, что сделал это. Документы миссис Ван Оуэн освещали такие стороны его жизни, о которых прежде не знали ни Дэвид, ни кто-либо другой.