Зеркало судьбы
Шрифт:
– Здесь не шифровка, Фокин, здесь другое, – задумчиво произнес Чечевицын, разглядывая ровненький и гладенький квадратик бумаги, аккуратно вырезанный ножницами из школьной тетради сестры и много лет пролежавший в девичьем альбоме. – Похоже, она любила меня все эти
– Она любила тебя… А ты ее…
– Угу. Она любила. А я убил. Затертая рифма, любил-убил… Бывает и так, Фокин.
Чечевицын выпустил бумажку из рук, она закружилась к земле – еще один осенний лист в лесу, богатом палой листвой.
– Знаешь, Чечевицын, спервоначалу я думал, – ты человек… Позжее думал: нехороший ты человек и странный. А нынче вот думаю: и не человек ты вовсе… И хуйли мне твоего подвала пужаться? Так и так скоро подохну – и сразу туда.
Комэска Фокин схватился за наган, и дернул из кобуры, и увидел, как махнул рукой Чечевицын и блеснул браунинг, вылетая из рукава, и выстрелил от бедра, и что-то щелкнуло, как трехаршинный пастушеский кнут, и пуля угодила чекисту в лоб, точно промеж бровей, и разбила в куски и перемешала двух разных людей, поселившихся в одной голове, и мозги после выстрела Акулы Додсона плеснулись назад, забрызгав на добрый аршин желтоватую пыль Сьерры, и Фокин почувствовал, как что-то острое кольнуло ему прямо в сердце, и начал падать вперед, проваливаясь в бездонные колодцы глаз Боба Лагарры, и стетсон свалился с его головы к сапогам еще державшегося на ногах Чечевицына, и Боливар, напуганный выстрелами, отпрянул в
А пока Акула Додсон стоял, опершись на колени и локти, – точь-в-точь магометанин на молитве, – и пытался прочесть, что написано на крохотном квадратном листке, лежавшем рядом с его кожаной фуражкой, слетевшей с головы, – буквы были незнакомые, и у Акулы все плыло перед глазами, но он почему-то был уверен: прочитает, и все станет хорошо, и страшный темный подвал – наплывающий, обступающий со всех сторон – отступит и исчезнет, и наконец комэска Фокин, беззвучно шевеля губами, сумел-таки прочесть написанное нетвердой детской рукой: «Монтигомо Ястребиный Коготь», и это был он, пропуск на выход из подвала, и Акула Додсон со счастливой улыбкой на губах упал набок…
Прими свою вину
Татьяна Романова
На дежурстве, как обычно, было спокойно: обувная фабрика на окраине Города – не то место, где жизнь бьёт ключом. Привычно хмурился с портрета Гейгер, под потолком жужжал старенький вентилятор, по радио транслировали концерт симфонической музыки.
До конца смены Илье оставалось всего ничего. Контрольный обход, а потом – домой.
Конец ознакомительного фрагмента.