Зеркальшик
Шрифт:
Девушка ответила, что взяла платье у госпожи, которая после ссоры выгнала ее на улицу без должной платы…
— Не нужно рассказывать мне сказки, — перебил монах Эдиту. — Во всей Венеции только и говорят, что о прегрешениях жены судовладельца, Ингунды Доербек, которая обвинила свою служанку в убийстве, чтобы та не рассказала о ее фривольном поведении.
Эдита вскочила. Ей стало стыдно за свое поведение.
— Господи Боже мой, да ты же совсем промокла, — сказал падре Туллио. — Так и помереть недолго.
— Простите, падре, что я не осмелилась признаться вам… Монах
— Тебе нужно переодеться во что-нибудь сухое, — сказал он, ставя свою корзину на плечо. Уже стоя на лестнице, он крикнул:
— Я отнесу еду в кладовую в башне. Чтобы крысам не досталась! — И снизу раздался его озорной смех.
Открыв мешок с платьями, Эдита заметила, что все они промокли, и развесила их на сундуке сушиться. Наконец она выбралась из своего платья и скользнула в рясу кармелита, висевшую на гвозде. Вскоре показался падре Туллио, в руке у него была горящая свеча.
— Надеюсь, ваша ряса не будет осквернена из-за этого, — произнесла Эдита, приветливо улыбнувшись.
Монах сел, прислонившись спиной к скамеечке для молитв, предложил девушке единственный в комнате стул и только потом ответил:
— Хоть орден кармелитов и состоит исключительно из мужчин, но кто знает, может быть, однажды появятся кармелитессы или кармелитки, или как их там еще назовут. В этом случае пальма первенства будет принадлежать тебе.
Полы и рукава рясы были слишком длинными, и Эдита походила в ней на паяца на карнавале, но зато грубая ткань отлично согревала. Девушка смущенно опустила руки.
— Падре… — сказала она наконец.
— Да?
— Можно я останусь у вас на ночь?
Монах уставился в каменный пол и промолчал.
— Вы должны знать, — продолжала Эдита, — я еще никогда не спала одна на улице. Сегодня был бы первый раз. Мне страшно. В тюрьме дожа было сыро и холодно, но я по крайней мере знала, что я в безопасности. Я не стану вам докучать! Только сегодня, один раз!
Слова девушки звучали невинно, и падре Туллио не смог ей отказать. Он ответил:
— Если была воля Господа на то, что мы встретились, значит, Он ничего не будет иметь против того, чтобы мы провели ночь в одной комнате. Это не соответствует правилам ордена кармелитов, но ведь меня все равно изгнали из монастыря. Можешь оставаться.
Только слишком длинная ряса помешала девушке броситься монаху на шею.
— Благодарю вас от всего сердца! — радостно воскликнула Эдита. Впервые за неделю она почувствовала, что счастлива.
— Как тебя, собственно, зовут, дитя мое? — спросил падре Туллио.
— Эдита, падре. Монах кивнул.
— Мое имя тебе известно.
— Да, падре.
Эдита была удивлена. Если монах знал о ее судьбе, то почему он ни о чем не спрашивает? Неужели ему совсем не любопытно?
— Падре, — осторожно поинтересовалась девушка, — а что говорят обо мне венецианцы?
Монах неохотно махнул рукой.
— Да пусть говорят. Все говорят о чем-то своем. Тебя не должно это заботить!
— А вы, падре, вы не хотите знать, что со мной случилось?
— Ах, если ты хочешь поведать мне об этом, то я мешать не стану. Но спрашивать не буду.
Позиция кармелита смутила Эдиту и сделала ее более откровенной. Ей просто необходимо было рассказать монаху о своей жизни, о своей немоте и о том, как отец продал ее чужому человеку, о странных событиях в Константинополе, об отчаянном бегстве и о страшных событиях в палаццо судовладельца Доербека.
На колокольне Санто Стефано пробило одиннадцать, и свеча почти догорела. Эдита повесила свои платья на единственный в комнате гвоздь. Не жалуясь, падре устроился на полу. Девушка расположилась на мешке с соломой.
Но уснуть Эдита не могла. Грубая ряса кармелита колола и царапала тело. С другой стороны комнаты доносилось тяжелое ровное дыхание монаха. Эдита тихонько встала и сняла рясу.
— Как ты прекрасна, — услышала девушка голос кармелита. — Ты прекрасна, словно Мадонна.
Эдита испугалась и стыдливо прикрыла руками грудь. Свеча озаряла ее тело желтоватым светом.
— Простите, падре. Я думала, вы уже спите.
— О нет, — тихо ответил монах. — Тогда я не увидел бы этого. Честно говоря, мне еще никогда не доводилось видеть обнаженную женщину. Мне были известны только картины Джотто и Беллини, а оба они очень искусные художники. Но по сравнению с природой они жалкие халтурщики. Ты прекрасна, словно Ева в раю.
Эдита колебалась, но слова падре казались ей столь искренними, что она почувствовала себя польщенной. В отличие от слов Мейтенса, в устах которого прекрасные слова звучали скорее подло, комплименты кармелита не испугали ее.
— Падре, — смущенно сказала Эдита, — разве вы не говорили, что ваша привязанность распространялась скорее на ваш же пол?
Кармелит улыбнулся, но на его улыбке лежала печать горечи.
— Я сам так думал, дитя мое, но как я мог судить о том, чего не знал? Я никогда не видел по-настоящему красивой женщины. Думаю, покровы на противоположном поле — самое страшное наказание, какое только мог придумать Господь для мужчин.
Услышав такие слова, Эдита едва не потеряла рассудок. Словно это само собой разумелось, она отвела скрещенные руки от груди и спрятала их за спиной, так, чтобы падре Туллио мог видеть ее крепкие груди, потом медленно повернулась сначала в одну, потом в другую сторону.
Пo-прежиему лежа па полу, падре Туллио с наслаждением созерцал обнаженную девушку. Да, монах в буквальном смысле пожирал Эдиту глазами, безо всякого стыда и ни о чем не задумываясь. Он скользил взглядом по ее прекрасному телу, так сильно отличавшемуся от бездушных статуй святых, которые ему часто доводилось видеть: святой Варвары, Урсулы и безупречной Девы Марии. Глаза монаха то и дело опускались к красивым ногам девушки, пытаясь проникнуть между бедер, и ласкали ее срамное место.
Эдите еще никогда не доводилось обнажаться перед мужчиной. Она часто представляла себе это, и каждый раз ей становилось страшно. Девушка надеялась, что это каким-то образом минует ее. Но теперь она поймала себя на том, что ей нравилось это, нравилось в первую очередь потому, что мужчина бросил к ее ногам священный обет целомудрия. Его не нужно было бояться.