Зеркальшик
Шрифт:
Впервые увидев Венецию, Мельцер был ослеплен, но не ее сверкающими шпилями, дворцами, вычищенными площадями — в этом Константинополь превосходил все города мира — скорее, зеркальщика восхитили арсеналы, которые были видны еще с корабля, большое сплетение каналов, магазины, фабрики, ремесленные мастерские и доки, населенные тысячами рабочих. Враги Венеции боялись арсеналов, друзья — восхищались, но все равно арсеналы считались сердцем венецианского судостроения, а про арсеналотти, которые занимались своим ремеслом за хорошо защищенными стенами, говорили, что они заключили сделку с дьяволом, из-за того
Один из попутчиков из Рийсселя порекомендовал Мельцеру постоялый двор «Санта-Кроче» на кампо Сан-Захария. После трудного путешествия — перед Корфу корабль потрепала осенняя буря, и с тех пор никто из пассажиров не сомкнул глаз — зеркальщик чувствовал себя настолько изнуренным, что в богато убранной комнате, где было все, что только можно пожелать, тут же улегся на постель и уснул. Деньги, которые он носил при себе в кожаном мешочке, и деревянный ящичек с оставшимся набором букв Мельцер спрятал под матрасом. Туда же отправилась жестяная коробочка с сажей для печати.
Когда Мельцер проснулся, солнце уже почти закатилось. Внизу в зале он поужинал. Ужин состоял преимущественно из мучных блюд, которые, приготовленные с различными пряностями и смешанные с моллюсками и другими морепродуктами, представляли собой настоящее наслаждение для языка. И только вино, которое подали зеркальщику, немного разочаровало его кислым вкусом, поскольку хозяин настоял на том, чтобы по обычаю страны смешать вино с водой — трактирщик дал понять, что пить вино неразбавленным считается неприличным.
Мельцер не представлял себе, каким образом будет разыскивать дочь. Он даже некоторым образом опасался встречи; все-таки она убежала от него, можно сказать, разгневанная. Не зная, что предпринять, он набросил свой бархатный камзол с широкими рукавами, в котором чувствовал себя богаче, ведь венецианцы одевались — насколько Мельцер успел заметить — лучше, чем жители всех остальных городов земли. Каждый вел себя, словно князек, а этикет, которого в других местах придерживалась только знать, был известен даже простым людям в самых узеньких улочках.
Больше всего поразили Мельцера знатные дамы, каждая из которых, словно dogaressа [5] фланировала по площадям в сопровождении одной или нескольких служанок. Он поймал себя на том, что слишком пристально разглядывал ту или иную женщину только потому, что она была в некоторой степени схожа с Симонеттой.
Мельцер с огромным удовольствием посмотрел бы Дворец дожей, ради которого люди приезжали издалека, чтобы потом рассказать всему миру, какое чудо архитектуры удалось создать венецианцам, но день заканчивался непривычно быстро. Хотя факелы озаряли стены домов и каналы мягким светом и все больше жителей выходили на улицы, зеркальщик был человеком осторожным и поэтому предпочел вернуться на кампо Сан-Захария.
5
Догаресса — супруга дожа (итал.).
На постоялом дворе «Санта-Кроче» тоже царило оживление, и только теперь, при свете бесчисленного множества свечей, зеркальщик осознал, какая роскошь его окружала. Постоялый двор — слишком простое название для этого места, в другом городе это здание назвали бы дворцом. Но венецианцы привыкли к роскоши. Чего стоил один только пол в зале — это было просто произведение искусства. Хитрые рабочие выложили его прямоугольными и квадратными плитками prospettico, то есть с перспективой — впереди большие, дальше маленькие — что создавало у входящего впечатление, будто он находится в длинном зале, хотя комната была маленькой и квадратной. Этот фокус рабочие подсмотрели у многочисленных художников, приезжавших в Венецию со всего света и в последнее время соревновавшихся в умении придать своим картинам глубину.
В зале, где Мельцер обедал, теперь собрались итальянцы и греки, но большей частью все же трапезничали немцы и фламандцы. Помещение сверкало теплыми цветами. Пол был сделан из красного мрамора, а стены обиты золотой и красной кожей с узорами из парчи. Сделанные из черного и красного дерева, украшенные звериными головами, инкрустированные другими сортами дерева, слоновой костью и серебром, столы и стулья ни капли не были похожи на те, к которым Мельцер привык дома, на Рейне. Все предметы мебели были абсолютно разными, и каждый мог с полным правом считаться произведением искусства.
Хотя в зале и было довольно шумно, все же гул голосов не мог сравниться с горячностью споров на византийских постоялых дворах. В основном причина заключалась в том, что большинство постояльцев здесь приехали из-за Альп, где люди остерегались следовать поговорке «что на уме, то и на языке». К тому же речь шла в основном о деньгах и делах — вещах, о которых лучше говорить негромко.
Поэтому посланник дожа, в коротком плаще из бархата и шелковых чулках, вбежав в зал, привлек к себе всеобщее внимание. Он стал громко звать мессира Мейтенса: у «Sua Altezza», то есть дожа Фоскари, снова сильный приступ шума в ушах, и медик должен немедленно явиться во дворец со своей микстурой.
Мельцер подошел к посланнику.
— Вы звали мессира Мейтенса, медика?
— Где медик? Пусть поторопится. Вы его знаете?
— Еще бы мне его не знать! Но я не ожидал, что он здесь. Я сам только что приехал.
Откуда-то показался хозяин, худощавый человек в плаще без рукавов и в круглой пышной шапочке на голове. Хозяин объяснил посланнику, что медик вот-вот вернется, что у него всегда один и тот же распорядок дня: он уходит около полудня и возвращается с наступлением темноты.
Хозяин еще не закончил говорить, когда в зал вошел Крестьен Мейтенс.
— Вы здесь, Мейтенс?! — бросился Мельцер ему навстречу. — Как тесен мир!
И тут же добавил:
— Вы знаете что-нибудь об Эдите?
Медик отвел Мельцера в сторону, обняв, словно старого друга.
— Мне нужно многое вам рассказать. Идемте со мной! Тут к ним подошел важный посланник и высокомерным тоном, делая паузу после каждого слова, заявил:
— Sua Altezza, дож Франческо Фоскари, повелевает вам, медику Мейтенсу, немедленно отправляться в палаццо Дукале вместе со своей водичкой. Сегодня у дожа очень сильный приступ шума в ушах.