Жак Отважный из Сент-Антуанского предместья
Шрифт:
— В чем оно?
Жак задумался.
— Не могу ответить сразу. Знаю одно: не в сытости. А ты как думаешь?
— Как и ты. Но где искать счастья — не знаю…
Жак вдруг рассмеялся от души:
— У нас еще есть время над этим подумать… Ты про Ореста и Пилада слыхал?
— Н-нет…
— Это были такие друзья — их дружбе ни разлука, ни беда, ни нужда не могли стать помехой. Этот миф мне еще отец Поль рассказывал, когда я в деревне жил. А в лавке у меня чудесная книга про них есть. Приходи нынче ко мне, я тебе почитаю… Вот кто умел дружить!
— И мы сумеем! — твердо сказал Шарль.
— Сумеем! — подтвердил Жак. — И в беде, и в счастье! Дружить так дружить!
Глава
ПОЮЩАЯ СОРОКА
Когда, подойдя к маленькому домику, затесавшемуся между двух более высоких домов, Жак робко спросил у привратницы, живет ли здесь госпожа Лефлер, она посмотрела на него очень внимательно и ответила вопросом:
— Поющая Сорока?
Он утвердительно кивнул головой.
В просторной комнате, куда его ввели, почти не было мебели. Вся обстановка состояла из кушетки, маленького столика, на который были кучей набросаны лоскутки какой-то шелковой материи, мотки ниток разных цветов, обрывки всевозможных лент. Впрочем, в комнате было очень чисто. Такой же опрятной казалась сидевшая у стола с шитьем в руках женщина маленького роста, выглядевшая почти ребенком. Однако, всмотревшись, Жак увидел сеть морщин на детском личике, румяном, похожем на печеное яблоко. Когда Жак приблизился, женщина подняла на него прозрачные, почти кукольные глаза. И только тут Жак заметил, что по полу, описывая круги возле женщины, ходит сорока, важно поглядывая черными бусинками-глазами.
— Вы ко мне? — спросила женщина молодым, слегка надтреснутым голосом. Видимо, что-то в Жаке — то ли его юность, то ли сдержанность манер — расположило Эжени, вызвало ее доверие. — Вы друг Фирмена? Это он вас прислал?
Не дожидаясь ответа, женщина заговорила быстро-быстро, поминутно теряя связь между мыслями и словами:
— Вы, наверное, учились вместе с Фирменом… Я так боялась, что он заболеет. Там холодно, очень холодно… Я хотела вышить ему платок на шею. Вы знаете, когда болит голова, очень хорошо держать ее в тепле… Я всегда это говорила Фирмену… — Женщина вдруг рассмеялась совершенно сознательно и добавила: — Еще тогда, когда я не была Поющей Сорокой.
Как бы вторя своей хозяйке, сорока на полу издала какие-то странные гортанные звуки, и Жаку стало не по себе от всей этой обстановки. «Что за чертовщина!» — подумал он.
— Вы говорили о Фирмене, — робко напомнил он Эжени. — Скажите, давно вы его не видали?
Лицо Эжени стало необычайно серьезно.
— Он со мной все время, всегда, — ответила она. — И никого другого я не слышу. А он говорит. Только другие не догадываются. Но пусть этого не знает тот… с пустыми глазами. — Она наморщила лоб и строго погрозила пальцем неизвестно кому, может быть, тому, кто ей виделся позади Жака. — Они решили, что если упрятали Фирмена туда, значит, его больше нет на свете… Габи, замолчи! — обратилась она к сороке. — Ты опять заглушаешь его голос. Он пришел, а ты поёшь…
«Только в голову сумасшедшей может прийти такая несуразность: „человек с пустыми глазами“. Что это значит — пустые глаза? Куда же они делись, если они пустые?! — думал Жак. — Кто этот человек с пустыми глазами? И как узнать, где Робер? Тряпичник сказал, что друг Фирмена был толстый, а с лица невидный… Легко ли искать человека по таким признакам?»
— Скажите, а господин Робер… — начал было Жак, но при упоминании этого имени Эжени пришла в неописуемое волнение и ее лицо исказилось от гнева.
— Робер! Я его прокляла! Он должен сгинуть с лица земли!..
И она начала повторять какие-то бессмысленные слова. Все попытки Жака вернуть ее к действительности были бесполезны.
Еще полчаса такой же бессвязной речи Эжени, и Жак понял, что ему от нее ничего не добиться.
Попрощавшись с белошвейкой, которая очень мило протянула ему маленькую, высохшую ручку и пригласила приходить еще, Жак вышел из ее комнаты на улицу. Солнце светило, и на серой поверхности стен вдруг заиграли отблески его лучей. Унылая улочка сразу словно ожила, и дома перестали
— Вы уже были у госпожи Эжени? — с любопытством спросила она.
— Да, — ответил Жак.
— Вы не ее племянник? Господин Морис?
— К сожалению, нет.
— Она все время твердит о своем племяннике Морисе, надеется, что он придет, навестит ее. А он и глаз не кажет. Мы начинаем думать, что бедняжка просто все выдумала, а его и на свете нет… До чего же она несчастна!
«Судьба идет мне навстречу! — обрадованно подумал Жак. — Сейчас я все узнаю». И вежливо, как только мог, он приподнял шляпу — так делали молодые люди хорошего общества в Пале-Рояле, здороваясь с дамами.
— Извините меня, сударыня, но я очень хотел бы узнать кое-что о госпоже Лефлер. Скажите, давно ли она здесь живет?
— Я, конечно, немало могла бы порассказать о ней, только здесь не очень-то удобно, — словоохотливо начала привратница. — С тех самых пор, как погиб ее жених Фирмен, она и переселилась сюда. О, это длинная и грустная история!..
— Сударыня, — взволнованно сказал Жак, — клянусь вам, что я порядочный человек и вам не придется раскаиваться, что вы мне доверились!.. Умоляю вас, не откажите зайти со мной в тот кабачок, напротив, и выпить чашечку кофе!..
Жак с волнением подумал, что до сих пор ему еще никогда не случалось приглашать никого в кафе и вот теперь он войдет в первый раз в кабачок, да еще в сопровождении незнакомой пожилой женщины.
Привратница не заставила себя долго просить.
— Сейчас сбегаю домой, немного приоденусь… — кокетливо сказала она. И в самом деле через минуту она появилась с красивым кружевным платком на плечах.
— Как вас зовут, молодой человек?
— Жак Менье.
— Хорошее имя! А меня в квартале называют тетушкой Мадлен, хотя, право, я еще не так стара, чтобы быть всеобщей тетушкой. Но я не возражаю, ведь меня здесь любят… А это куда как ценно!
Пока тетушка Мадлен бегала прихорашиваться, Жак успел пересчитать деньги и прикинуть, хватит ли их на угощение его спутницы. К своему удовольствию, он убедился, что хватит не только на чашку кофе, но и на миндальное печенье.
Сидя напротив Жака за столиком кабачка и попивая маленькими глотками дымящийся кофе, тетушка Мадлен начала не спеша свой рассказ.
— Она поселилась в этом доме до того, как я стала здесь привратницей, а привратницей я здесь уже тридцать лет. Но когда я сюда пришла, здесь только и разговоров было, что о ее горестях и злоключениях… Говорят, многие добивались руки Эжени Лефлер. Особенно настойчивыми были Фирмен Одри и один дворянин. Но разве мог этот дворянин сравниться с Фирменом! И уже назначили день, когда Фирмен должен был повести Эжени в церковь и стать ее мужем. И тут соперник призвал на помощь коварство и предательство. Что он сделал, никому не известно, только накануне свадьбы Фирмена увезли в Бастилию. Эжени была безутешна. За некоторое время перед тем, как угодить в тюрьму, Фирмен подарил своей невесте сороку — не эту, конечно, а другую — и уверил ее, что она поет. Впрочем, говорят, та и в самом деле пела. Ну, а потом, уже не знаю, как и когда, Эжени совсем потеряла разум… Говорят, беда случилась с ней после объяснения с этим самым дворянином. Она всегда была скромницей и ест и пьет не больше, чем сорока. Когда первая-то сорока умерла, соседка госпожа Валентен — добрая душа — купила ей другую, а бедняжка и не заметила подмены. С тех пор так уж повелось: мы все, живущие в этом доме, даем кто сколько может и следим, чтобы Эжени не оставалась без сороки. Ведь у нее-то друзей — только одна эта птица! Никто у нее не бывает, а того дворянина, говорят, она прогнала, когда исчез Фирмен. И имени его никогда не упоминает. Даром что сумасшедшая, только и говорит, что о своем Фирмене. Иногда она вспомнит, скажет что-то, а что — понять трудно. Говорит о каких-то книгах, о том, что во всем виноват коварный друг…