Жанна д’Арк из рода Валуа. Книга 3
Шрифт:
Она тогда не простила – Шарль это прекрасно видел. Видел и страдал, снова подставляя руки под те путы, которыми мадам герцогиня держала его при себе, как цепного пса, хорошо натасканного и готового разорвать любого, кто покусится на её драгоценное Анжу! Она и Деву привела ко двору, доверившись всем, но только не ему, чтобы привязать вернее, внушив идею о Божьей избранности! Боялась, что зная правду, он струсит, не поверит в успех, не захочет получить трон обманом. Ещё бы! Добродетельные правила… Она растила в нём короля напоказ! Праведную ширму, за которой так удобно прятать
Но у Бога оказались свои планы!
Иначе, зачем бы стал он открывать Шарлю всю правду устами чужими и даже враждебными? Исполняй матушка Его волю, разве позволил бы Он и плен Жанны, и суд над ней? Нет! Дева, неважно, кем призванная, довела дофина Франции до короны, И ХВАТИТ! Тут ей было даровано всё, и победа, и слава. А Шарлю, ставшему королём, Господь повелел быть свободным. И, значит, всё было правильно даже на мосту Монтеро, где первое дуновение этой свободы принесло ему то же блаженство, которое, усиленное во сто крат, пришло потом на коронации!
Блаженство и чувство всесилия.
Разве могли его дать показные добродетели матушки? Нет! Но теперь он свободен, теперь повелевает, и готов великодушно защитить матушкино Анжу, не как пёс, кормящийся с её руки, а как рыцарь Господа, осенённый озарением Его!
А матушка… Да, она умна и она всё поняла, потому старается теперь, выдумывает легенду для эпохи правления короля Шарля Седьмого. И он ей в этом поможет. Но потом…
Аминь!
* * *
Ла Тремуй просочился в кабинет робко и почти опасливо. Он сильно сдал за последнее время, что сразу сказалось во внешности. Граф постарел, обрюзг и вынужден был прилагать большие усилия для того, чтобы перед лицом этой своры хищников, именуемых королевским двором, держать собственное лицо по-прежнему влиятельным и строгим.
Но разве можно обмануть духами обоняние голодной своры, почуявшей кровь? Теперь, проходя через заполненную придворным сбродом приёмную на доклад к королю, Ла Тремуй больше не чувствовал себя окружённым этаким невидимым облаком, которое раздвигало для него толпу. То есть, перед ним по-прежнему расступались, но не суетливо, с почтением, как это было до сих пор, а словно нехотя, с одолжением.
Когда Ла Тремуй впервые это заметил… Нет, даже не заметил, а почуял тем же нюхом, который появляется у всякого, попавшего ко двору, как средство самозащиты, он испугался. И, хотя король был с ним любезен, как всегда, и, сколько бы Ла Тремуй ни «принюхивался», здесь уловить фальши не смог, всё же поверил, что дни его всесилия сочтены. Эта свора не ошибается, она всегда чует жертву задолго до того, когда кровь действительно прольётся.
Ла Тремуй осмотрелся в кабинете.
И здесь всё то же! Как нагло ухмыляется ему в лицо этот молодой Шарло Анжуйский… Ах, нет, теперь его следует именовать графом Менским! Но всё равно, он из Анжуйского семейства, которое, по всем расчётам, должно бы было стать опальным. Однако, этот мелкий отпрыск сидит по-свойски в покоях короля, просматривает
– Что-то случилось, Ла Тремуй? – ласково спросил король, вырванный из своих размышлений.
В другое время он проявил бы недовольство тем, что министр явился без доклада. Но недавние мысли были так приятны. Их приходилось периодически вызывать, чтобы они снова и снова вносили в душу короля умиротворение и добродушие, и вид Ла Тремуя, призванного послужить щедрой жертвой матушке, которая так старается загладить свою вину, приятности только добавил.
– Ваше величество, мы получили известие о том, что суд над девицей Жанной начался.
Лицо Шарля ничего не выразило. Он кивнул и посмотрел так, словно ожидал продолжения, а Шарло Анжуйский не отреагировал вообще.
Ла Тремуй помялся.
– И ещё… Не слишком приятное известие, сир, но… Герцог Бэдфордский готовит коронацию малолетнего короля Генри, – промямлил он. – Говорят, из Англии уже переправили корону, специально для этого случая изготовленную.
И замолчал, прекрасно зная, как болезненно воспринимает Шарль всё, связанное с его правами на престол.
Но его величество внезапно рассмеялся.
В последовательности поданных новостей он усмотрел намёк на цели, которые совсем недавно открыто провозглашал председатель Руанского суда Кошон, и показалось, что министр сделал намёк нарочно. Нарочно!!! Потому что ничего-то он так и не понял. Всё пытается сделать больно, уязвить, ведь раньше это работало ему на благо. Но времена давно переменились.
Король быстро глянул на Шарло.
– Слышал?
Тот с ухмылкой отбросил листок с донесением, которое только что, вроде бы небрежно, просмотрел, (но запомнил цепко, на будущее), и ответил с дурашливым хохотком:
– Слышал, сир. И понять не могу, почему переправили одну только корону? А где же знать, пэры? У нас что ли попросят? Так вы не давайте. Уж коли пришла им охота короновать своего королька везде, где он окажется, то пускай всем миром за ним ездят. То-то балаган составится!.. Хотя, нет, не надо. У нас тут и так с англичанами перебор.
Шарль засмеялся ещё громче, но глаза его сделались вдруг злыми. Круто развернувшись на каблуках, он остановился напротив Ла Тремуя, смерил его взглядом и сквозь зубы процедил.
– Действительно, перебор… Как бы это погнать их, а? Без Девы будет, пожалуй, не так легко? Но, ничего, я уже нашёл ей замену. Прекрасную замену! И… – он сделал самое невинное лицо, – как вы, Ла Тремуй, посмотрите на то, что я приглашу своим командующим так нелюбимого вами Ришемона? Всё-таки коннетабль, и с должности его никто не снимал. Засиделся, поди, возле жёниной юбки?
Король уже без смеха смотрел Ла Тремую в лицо, и надо было как-то реагировать. Поэтому министр вяло улыбнулся, машинально пробормотал дежурную фразу о мудрости и дальновидности его величества, после чего низко склонился, ожидая, когда ему позволят уйти.