Жара и пыль
Шрифт:
— У младенцев нет волос.
— У индийских детей есть, я видела. Они рождаются с темными волосами… Гарри, вы должны мне помочь. Вы должны найти мне место… — Когда он застыл, лишившись дара речи, она сказала: — Спросите свою подругу бегум. Ей это нетрудно. — Оливия засмеялась: — Куда проще, чем отравить одежду.
31 августа. Сегодня, когда я вышла из дому, какая-то женщина, стоявшая у магазина, где продавали шлепанцы, поприветствовала меня, словно старую знакомую. Я ее не помнила, но подумала, что, возможно, это подруга матери Индера Лала, одна из женщин, которые ездили с нами на пикник в День мужниной свадьбы. Когда я пошла через базар,
Маджи была в состоянии самадхи. Это означает, что она достигла высшего уровня сознания и погрузилась в блаженство. В такие минуты Маджи не имеет ни малейшего представления о том, что происходит вокруг. Она сидит на полу в позе лотоса, глаза у нее открыты, но зрачки закатились под лоб, губы приоткрыты, и между ними виден кончик языка. Дыхание ровное и спокойное, как в крепком сне без сновидений.
Когда она проснулась, хотя это, наверное, не так называется, то улыбнулась, приветствуя меня, словно ничего особенного не происходит. Но, как это обычно бывало, она словно только что вышла из ванны с живой водой или прибегла к какому-то иному способу омоложения. Щеки у нее светились, глаза сияли. Она провела руками по лицу снизу вверх, словно чувствуя, что оно горит румянцем, и сказала, что если раньше ей очень трудно давался переход из самадхи в обычное состояние, то теперь это получается у нее легко, без усилий.
Я поведала ей о загадочной преследовательнице, и Маджи сказала: «Вот видишь, уже началось». Оказалось, что ничего загадочного не было: женщина-повитуха взяла меня на заметку как потенциальную клиентку. Она, наверное, заметила меня раньше и ходила за мной, чтобы удостовериться в своей правоте. То, как я шла и держалась, безошибочно выдавало мое состояние. Через день-другой она, скорее всего, предложит мне свои услуги. И Маджи снова предложила свои:
— Сейчас подходящий срок, — сказала она. — Восемь или девять недель, будет несложно.
— А что ты будешь делать? — спросила я почти из праздного любопытства.
Она объяснила, что существует несколько способов, и в данный момент искусно сделанного обычного массажа будет достаточно.
— Хочешь, я попробую? — предложила она.
Я согласилась, думаю, снова из любопытства. Маджи закрыла дверь в хижину. Дверь была не настоящая, а просто отданный кем-то кусок доски. Я легла на пол, и она ослабила шнур на моих шароварах. «Не бойся», — сказала она. Но я вовсе не боялась. Я лежала, глядя на потолок из куска жести и земляные стены, потемневшие от огня, на котором Маджи готовила еду. Теперь, когда единственный проем был закрыт, стало темно, и самые разнообразные запахи остались внутри — сырости, коровьих лепешек, которыми топили, вареной чечевицы и самой Маджи. Ее единственная смена одежды висела на стене нестираная.
Маджи села на меня сверху. Я не очень ясно различала ее в темноте, но она казалась огромной и напоминала какое-то мифологическое существо — одну из могущественных индийских богинь, что держат жизнь и смерть в руке и играют с ними, как с мячиком на резиночке. Ее руки медленно скользнули вниз по моему чреву, ища и нажимая на определенные места внутри. Было не больно, наоборот, ее прикосновения, казалось, успокаивали. Руки у нее были очень-очень горячие, как всегда; я не раз ощущала их на себе — она всегда прикасается ко мне, словно желая что-то передать. Но сегодня они кажутся особенно горячими, я подумала, что, может, это остаток самадхи, что она все еще носит в себе волны пришедшей откуда-то энергии. И снова я почувствовала, как она передает мне что-то — не забирает, а отдает.
Тем не менее я внезапно крикнула: «Не надо, перестань!» И она тут же убрала руки. Отошла от меня и сняла доску с дверного проема. Свет ворвался в комнату. Я поднялась и вышла наружу, в это свечение. После дождя все сияло зеленью и влагой. Голубые плитки сверкали на королевских усыпальницах, и повсюду в небольших углублениях стояла вода — поймав солнечный свет, они становились похожи на драгоценные камни, рассыпанные по земле. Небо блистало в муссонных разрывах пухлых облаков, а вдалеке виднелись еще облака, но темно-синие, громоздившиеся, как невесомые горы.
— Ничего не будет? — спросила я Маджи тревожно. Она вышла за мной из хижины и больше не была мифическим существом, которым казалась внутри хижины, а стала самой собой, по-матерински замотанной женщиной. Она засмеялась над моим вопросом и ободряюще похлопала меня по щеке. Но я не знала, по какой причине меня ободряли. Больше всего мне хотелось, чтобы ничего не произошло, чтобы ее попытки не увенчались успехом. Мне стало совершенно ясно, что я хочу ребенка, и еще появилось совершенно новое чувство — упоение, причиной которого была моя беременность.
В Сатипуре тоже были свои трущобы, но в Хатме, кроме них, не было ничего. Городок приткнулся в тени дворца тугим узлом грязных переулков, над которыми нависали обветшавшие дома. Вдоль улиц тянулись сточные канавы, которые частенько переполнялись, особенно в сезон дождей, и, вероятно, были основной причиной (хотя и не единственной) постоянно возникающих эпидемий. Если дожди были слишком сильными, некоторые из старых зданий обрушивались, погребая жильцов под собой. Это происходит регулярно, каждый год.
Случилось это и в доме напротив того, куда привели Оливию, за неделю до ее прихода. Женщины, которые должны были ее пользовать, все еще обсуждали произошедшее. Одна из них описывала, как стояла на балконе, глядя на проезжавшую мимо свадебную процессию. Когда показался жених, все ринулись вперед, чтобы рассмотреть, и стоял такой шум, сказала она, музыка так гремела, что она даже не сразу поняла, что происходит, хотя разыгралось все прямо у нее на глазах. Она увидела, как дом напротив, который там всю жизнь стоял, вдруг осел и рассыпался, а в следующий миг все с треском полетело в стороны: люди, кирпичи, плитки, мебель, посуда. Это было как во сне, в кошмарном сне.
То, что происходило с Оливией, тоже напоминало сон, хотя выполняющие порученную им работу женщины, две домашние пожилые повитухи, были деловито спокойны. Служанка, которая привела Оливию, тоже держалась деловито спокойно. Она одела Оливию в паранджу и повела за собой по улицам Хатма. Никто не обращал на них внимания, они были просто двумя женщинами в парандже, обычными ходячими палатками. На улицу с повитухами вели скользкие ступени (тут Оливия, непривычная к длинному одеянию, была особенно осторожна). Дом, где обитали повитухи, находился в полуразрушенном состоянии, непохоже было, что он переживет следующие муссоны, особенно опасными казались ступени. На лестнице было так темно, что спутнице Оливии пришлось взять ее за руку. На мгновение Оливия вздрогнула от непосредственного контакта, но всего лишь на мгновение — она знала, что ее ждут прикосновения более интимные и к куда более запретным местам.