Жасмин
Шрифт:
Я застонала, захлопнула книжицу и провела рукой по волосам. Я была уверена, что лебединая песня где-то там внизу, в катакомбах, но отправиться искать её будет означать... что мне придется спуститься с другими посетителями, а потом найти какой-нибудь укромный уголок и спрятаться там, пока все не уйдут, а катакомбы не запрут на ночь. А потом ждать, надеясь, что лебединая песня позовет меня, потому что она может быть где угодно, и без помощи мне не найти её в тех лабиринтах. Кроме того, если я её все же найду, мне придется просидеть там всю ночь, потому что двери будут заперты. Я должна буду дождаться первых туристов, которые появятся только с открытием, в десять часов утра и сделать вид, что я одна из них. Мне предстояло провести ночь глубоко под землей, наедине с кучей скелетов. От этой мысли я совсем пала духом.
Но какой был смысл на этом зацикливаться. Сделать это было необходимо, и я просто постараюсь не думать об этом. А сегодня нужно было хорошенько отдохнуть и выспаться, потому что завтра мне, скорее всего, не представилась бы подобная возможность. Но перед сном мне нужно было расслабиться, поэтому я потянулась к своей скрипке. На какое-то мгновение меня охватила паника, когда я не обнаружила скрипичного футляра. И я завертела головой по сторонам в его поисках, а потом вспомнила причину его отсутствия и сглотнула ком, застрявший в горле. Что же делать? Мне нужен был мой инструмент. Он помогал мне справляться с последствиями тяжелых дней. А в этом чертовом путешествии каждый день был чертовски сложным. Музыка и привычное ощущение скрипки под подбородком успокоили бы меня. Мне пришлось глубоко дышать, чтобы замедлить внезапное тревожное биение сердца, и вытереть холодный пот, выступивший на лбу.
У меня была ломка. Мне не хватало скрипки. Наверное, такие ощущения испытывает алкоголик, когда не может опохмелиться. Правая рука чесалась, ей не хватало смычка, а левой — инструмента. Мне нужна была музыка, и успокаивающее скольжение смычка по струнам, запах канифоли в воздухе...
В отчаянии я просто закрыла глаза, подняла руки и сыграла несуществующим смычком на несуществующей скрипке мелодию, которую знала наизусть. Когда я «доигрывала» пьесу, то уже почти чувствовала, что моя скрипка вновь у меня под подбородком, и я прижимаю пальцами струны. Но стоило мне открыть глаза, как волшебство исчезло. Моя настоящая электроскрипка была разбита Беном на мелкие кусочки в Германии, а её жалкие остатки спрятаны у меня в чемодане.
Я старалась не смотреть на них, пока вынимала из чемодана пижаму и зубную щетку, а когда легла в постель, спустя несколько минут, то натянула на голову одеяло и постаралась отключиться.
Я проспала весь следующий день. Мне хотелось встать отдохнувшей, и потому я оттягивала, насколько это было возможно, спуск в катакомбы. Ведь зайдя внутрь, я собиралась пробыть там до утра, и мне бы не хотелось пробыть там дольше необходимого. Катакомбы был открыты до пяти, но последних посетителей впускали в четыре.
Итак, без пяти минут четыре я вошла в безобидное маленькое здание в конце дороги, откуда ушла прошлой ночью, и купила билет. Утро я провела в магазинах, покупая все, что, как я думала, мне потребуется, и еще помогло бы меня замаскировать. Я в очередной раз прокляла свою внешность, из-за которой не могла смешаться с толпой. Будь он не ладен, этот альбинизм. С такими льняными волосами да бледной кожей, я была у всех на виду. Персонал вполне может меня запомнить, а рисковать мне нельзя. Поэтому я надела бейсболку, натянув её как можно ниже, а волосы заправила в джемпер.
Я надела перчатки, чтобы скрыть руки, и подняла воротник пальто, чтобы практически полностью скрыть лицо. Если бы на улице было тепло, мой вид наверняка вызвал бы подозрения, но зимой большинство людей было одето точно так же, как я.
Я купила билет у довольно угрюмого на вид мужчины, сидящего за столом, и пошла вниз по нескончаемой лестнице. Чем глубже я спускалась, тем сильнее менялся воздух — он становился старше, холоднее, неподвижнее. Наконец я добралась до подножия и очутилась в ярко освещенном помещении с фотографиями на стенах и информационным табло для туристов.
Ну да, разумно было сначала почитать что к чему, прежде чем слепо бросаться в омут с головой. Поэтому я осталась и прочла всю информацию, что там имелась. Там, конечно же, было то, что я и так знала: основные исторические сведения, который я почерпнула из путеводителя. Но еще я узнала, что подземная сеть лабиринтов находилась так глубоко под землей, что её пришлось укрепить, дабы она оставалась безопасной для посещений.
Я покинула это помещение и вышла в слабо освещенный коридор. Он был узким, длинным и казался бесконечным. Под ногами хрустел гравий, а стены по обе стороны были влажными. Я думала, что будет душно, но воздух оказался прохладным и чуть сырым.
Ни единого признака костей. Да и живых-то людей не наблюдалось, кстати. Если бы коридор не был единственным выходом из той комнаты, я бы подумала, что куда-то не туда иду.
Тишина немного угнетала, и подземный полумрак не внушал оптимизма. Я напряженно вглядывалась во тьму, мне все казалось, что там что-то шевелится. Время от времени мне попадались ворота в стене, через которые я видела маленькие кельи, большинство из которых были завалены обрушившейся породой. Я подняла взгляд на низкий потолок и постаралась не думать о том, что будет, если он рухнет.
Наверное, я пересекла половину Парижа, прежде чем добралась до входа в склеп. И там я, к своему облегчению, впервые столкнулась с другими людьми. А тот факт, что они не видели в катакомбах ничего, кроме странной и жутковатой достопримечательности, помог мне немного расслабиться. Я старалась не думать, во что превратится это место, когда я останусь торчать тут одна на ночь, а все туристы уйдут веселиться в рестораны и бары. Я снова ощутила прилив гнева на Лиама за то, что он меня оставил, и мне пришлось самой проходить через все это. Но гнев был лучше и продуктивнее скорби. Так что, в каком-то смысле, я почувствовала себя увереннее.
Освещение здесь улучшилось, и мне хорошо был виден вход в склеп, по обе стороны которого стояли два каменных столба. Поверх них лежала перекладина, а на ней я прочла следующее: «Arr^ete! C’est ici l’empire de la mort» — «Остановись, ибо дальше царство смерти».
Даже оставаясь снаружи, я могла разглядеть сплошную стену костей, сложенную от пола до потолка. Я вошла внутрь с другими туристами.
Воздух пах пылью, сыростью и столетиями. Меня ошеломило количество костей. Зал за залом были полны ими. Хоть дорожка и была довольно широкой, чтобы по ней можно было спокойно пройти, но стоило лишь мне раскинуть руки, как мои пальцы легко коснулись бы костей. Больше всего меня поразила организация этого места. Я прочла, что когда они только-только были сюда привезены в 1810 году, то черепа и длинные кости аккуратно сложили, а остальное свалили как попало за ними. Но после кто-то решил, что так не годится, и нужно кости рассортировать. Черепа были поставлены вместе, часто аккуратными рядами, а иногда и в форме креста или даже чего-то, напоминающего по виду бочку.