Жатва дьявола
Шрифт:
— Не расстраивайся! — сказала Мари, словно угадав его тревогу. — Мы справимся.
Теперь это дело касалось только его да их, о Морисе уже забывали: словно по безмолвному соглашению или по какому-то предчувствию, они не упоминали о Морисе, который лишь изредка присылал весточки и все оставался на фронте; в семье как будто уже поставили на нем крест. Что касается Фернана… Но ведь все знали, что Фернан как был подручным, посторонним, так им и остался, даже и после того, как женился на Адель.
Начальник станции подал сигнал долгим свистком. Паровоз запыхтел и медленно тронулся, потащив за собою состав. Альбер еще больше высунулся в окно. Обе женщины, и мать и Адель, по-прежнему неподвижно стояли на перроне: конечно, они уйдут лишь в ту минуту, когда далеко-далеко растает в воздухе последний след дыма. И, видя, как они стоят, обе крепкие, сильные, Альбер почувствовал, что отчаяние у него уже исчезло, и подумал, что, может быть, для него еще придет весна.
Глава IV
Солдатская жизнь (полгода учений, маршировки, стрельбища, «словесность»), потом сама война захватили Альбера и уже не выпускали. Очень долго он не приезжал домой на побывку. До тех пор прошло много месяцев, сменялись времена года, и их почти уже и не отличали друг от друга, так они перемешались, и, кроме погоды (дождь, холод или удушливая жара), не было в них никаких приметных вех, потому что земля, в которую зарылись люди в шинелях, чтобы спрятаться от смерти, была лишь призраком земли, — опустошенная, изъеденная хлором и мелинитом, развороченная плугом свирепых бомбардировок, покрытая обрубками, которые были когда-то деревьями, обломками каменных кладок, которые прежде были стенами ферм, где жили и животные и люди.
Вот что сделали с землей, и Альбер страдал, словно на глазах у него совершилось кощунство, преступление, хотя земля Шампани или Соммы, где он рыл окопы в меловой почве или в размокшей глине, ничуть не походила на родную его землю; видя, как оскверняют землю, он приходил в бешенство. Да и не только у него одного было такое чувство. Таких, как он, были миллионы — «навозники», «чумазые», как их называли в полках, ротах и взводах городские парни, мастеровые, мелкие торговцы, буржуа; при виде этой растерзанной земли им казалось, что главным образом они, крестьяне, защищают ее — ведь их было так много и они так хорошо знали ей цену и всю ее жизнь.
Так как война затянулась, установили отпуска.
Первые отпуска были короткие: утомительная дорога в поездах с выбитыми стеклами в окошках; краткое свидание с женой, с родителями — и обратный путь; только приехал и почти тотчас же возвращайся в часть. Альбер два раза приезжал таким образом на «Край света» — на несколько дней.
Но он не успевал чем-нибудь заинтересоваться, что-нибудь сделать. Отпуск был для него только передышкой в бою, минута отдыха в смертельном сражении. Но благодаря второму отпуску он не участвовал в наступлении, — только это и порадовало его.
Однако и краткие побывки дома были для него благодетельны. Прежде всего он мог тогда опомниться, и, хотя не успевал обрести прежнее душевное состояние, в нем стихало то мучительное беспокойство, которое на фронте длилось для него месяцами. Утром он, как прежде, вставал первым, чтобы задать корму скотине. Остальное время, проводил на полях. Все было в порядке, и, казалось, шло хорошо. Адель и Мари справлялись с делом, и даже лучше, чем он надеялся.
— Не расстраивайся, Альбер, мы же тут, — говорила Адель сердечно, как товарищу.
— А Фернан?
— Из армии все не увольняют. Да оно, пожалуй, и лучше.
Альбер не спрашивал — почему. Раз Адель так сказала, значит, верно. Оба раза, когда он приезжал домой, он не видел зятя: Фернан служил теперь в Бурже, слишком далеко, и не мог приезжать по субботам на велосипеде; по-видимому, Адель не очень сожалела об этом, слишком много у нее было всяких дел.
Когда Альбер приезжал с фронта, «с передовых», как тогда говорили, ему казалось, будто он не успел ступить на порог, а уже надо опять отправляться на фронт. В первый день отпуска приходили из деревни навестить его, в следующие дни он ходил вечером в Монтенвиль выпить стаканчик. Потом он уезжал, мало с кем повидавшись из тех, кто. приходил в первый день: люди не могли же два раза отрываться от работы; да еще те, кто бывал на «Краю света», где Мари потчевала гостей домашней настойкой, приходили только ради Мари, так как в большинстве своем они были в ее годах, а не в возрасте «парнишки». На третий день он встретился с Мишелем Обуаном, и тот «поставил» ему бутылочку, но оба чувствовали какую-то неловкость, и Альберу не захотелось еще раз увидеться с ним. Альсида он не видел и не спрашивал о нем. Он узнал только, что Совы уже нет: однажды утром ее нашли мертвой в ее лачуге, рядом с пустой литровой бутылкой из-под вина; а теперь Альсид ухаживает за лошадьми (Обуану удалось купить новых лошадей вместо реквизированных), и Альсид совсем переселился на ферму «Белый бугор».
Что уж это были за отпуска? Несколько деньков, да и то нужно было помочь по хозяйству, потому что всегда оказывались какие-нибудь работы, с которыми женщинам не удавалось справиться. Но эти работы все были не очень интересными и не очень увлекательными; ведь ничего он тут сам не подготовлял, и даже пшеница, хоть ты и глядишь на нее, и доволен, что она обещает хороший урожай, все-таки не радует, раз не сам ты землю пахал, не сам решал, когда сеять! И Альбер уезжал, не найдя тех глубоких корней, которыми все его существо прежде было связано с «Краем света», так и не почувствовав прежней близости со своей землей, как некоторые его товарищи возвращались в полк, не успев возобновить прежних отношений с женой, отвыкнув от близости с нею.
На фронте он вел такое же существование, как и все солдаты, — то утопал в грязи окопов в спокойных секторах, которые, однако, в определенные часы неприятель «поливал» снарядами, то яростно бросался в атаку, когда полку приходила очередь участвовать в них. Люди сменялись, и все были похожи друг на друга, но все же что-то отличало тех, кто воевал с самого начала, — они огрубели, были выносливее и телом и душой, как-то умели ускользать от смерти: научившись и в некотором роде привыкнув избегать ее, они в игре с нею имели больше шансов выжить, чем остальные. И те, у кого, как у Альбера, были за плечами уже многие месяцы войны, словно приобрели иммунитет, которого новички еще не имели.
Ко всему люди привыкают. Перед войной четырнадцатого года трудная, чтобы не сказать нищенская, жизнь была для деревенской мелкоты — обычной. Вот деревня и стала привыкать к обстановке военного времени, и так как война затянулась, то как будто уже и походила на обычные условия жизни, надеяться же было можно только на возвращение к прежнему. Приехав во второй раз в отпуск, Альбер в минуту нервной разрядки, наступившей у него только накануне отъезда на фронт, сказал:
— И то уж хорошо будет, если я живым выберусь.